Михаил Волконский - Вязниковский самодур

— Как прогнали? — встрепенулся Гурлов.

Созонт Яковлевич знал, чем взять его. Он нарочно соврал, что прогнан князем.

— Прогнали меня за вас, Сергей Александрович, за то, что не сумел захватить вас сегодня, — пояснил он весьма естественно. — И вот вы видите теперь человека, лишенного крова…

— Ну, и забодай тебя нечистый! — проворчал себе под нос Чаковнин, запыхтев своей трубкой.

— Винца не прикажете ли? — предложил Савельев, берясь за флягу.

Чаковнин взглянул на Гурлова, и оба они рассмеялись. Савельев налил себе полный стакан, отпил до половины и проговорил:

— Доброе винцо! Вы не думайте, что оно — того же состава, что и погубивший меня сегодня квас…

Такая откровенность поразила даже Александра Ильича, и он, подняв брови, глянул на Созонта Яковлевича.

— Я потому откровенен так, — сейчас же сказал тот, — что все равно терять мне нечего… Говорю вам, что человек я, лишенный крова. — Он принялся разрезать курицу и стал было производить это очень деловито, но вдруг поднял голову. — Напрасно вы изволите ко мне с таким презрением относиться! — воскликнул он. — Может быть, я и достоин его, но, во всяком случае, имею право на снисхождение. Вы думаете, дешево доставалась мне жизнь у князя? Только лютейшему врагу могу пожелать такую. Сколько я унижения перенес, сколько обиды, сколько слез огорчения пролил я втихомолку — знаю я да подушка моя! — Созонт Яковлевич так расчувствовался, что у него навернулись слезы, и он смахнул их. — Я вам прямо скажу, — продолжал он, — что лютейший враг мой, общий с вами, — князь Гурий Львович Каравай-Батынский. И не теперь стал он врагом моим, а всегда я чувствовал к нему омерзение. И вот истинно говорю вам, что ежели вы желаете предпринять что-нибудь серьезное относительно этого деспота, то я всей душой рад помогать вам! — Он проговорил это совершенно искренне и совершенно искренне желал войти в союз с людьми, которых считал врагами князя. — Вы, может, не доверяете мне? — сказал он снова, помолчав. — В таком случае я готов идти на испытание, согласен, чтобы вы испытали меня…

— А, забодай тебя нечистый! — крикнул Чаковнин, вдруг обозлясь. — Да что ты в самом деле, панибратствуешь с нами, что ли? Коли тут заезжий двор, так и всем ход дозволен, так и делай, что тебе тут требуется…

Савельев вдруг стал собирать тарелки и прибор в погребец и, не кончив этого занятия, потому что голос Чаковнина становился все грознее, выскочил из комнаты.

Когда он уселся в экипаж, отдав предварительно точные и обстоятельные приказания дворнику, он постарался чистосердечно ответить себе на вопрос: если бы Чаковнин и Гурлов согласились на предложенный им союз и они все трое вернулись бы в Вязники — удержался бы он от соблазна выдать их? И он чистосердечно должен был признаться себе, что соблазн был очень велик.

Приказания, которые дал он, уезжая, заключались в следующем: дворник должен был отправить Гурлова с надежным ямщиком, который, куда бы тот ни велел ему везти себя, должен был непременно доставить его в город к заставе. Сделать это было легко, потому что Гурлов не знал дороги. Кроме того, все вероятия были за то, что сам он велит везти себя в город. На заставе ямщик должен был назвать своего седока, а там уже будут ждать его полицейские чины для того, чтобы взять. Ради того, чтобы обделать это дело, Созонт Яковлевич и поторопился отправиться в город. Не хотели они друзьями с ним стать, так пусть почувствуют, каков он враг.

Дворник получил от Савельева сто рублей — сумму очень большую — на подкуп ямщика и для собственного вознаграждения. В таких случаях, как этот, Савельев не скупился на княжеские деньги.

Гурлов с Чаковниным опять остались одни сидеть у стола.

Напрасно старались они придумать хоть что-нибудь для освобождения Маши. Гурлов, благодаря случаю, избежал насилия и имел возможность выбраться из Вязников. Чаковнин, как было условлено, привез ему его платье, ну, а дальше что? Теперь-то что они будут делать?

— Вы, как ехали сюда, Прохора Саввича видели? — спросил Гурлов.

— Видел! Сказал ему, что мы тут, на заезжем дворе, встретимся сегодня… А все-таки я говорю, что только прямой путь нам и возможен.

Чаковнин настаивал на том, чтобы Гурлов оставался где-нибудь здесь поблизости, а сам он, Чаковнин, поедет к князю и поговорит с ним по-своему. Ему казалось, что он может заставить Гурия Львовича отпустить Машу, употребив в дело опять что-нибудь вроде мозаиковой крышки.

Гурлов возражал. Видимо, этот план вовсе не нравился ему. Но, со своей стороны, он не мог сделать никакого иного предложения, и потому они вертелись все на одном и том же, не приходя ни к чему положительному.

— Да неужели нам нет выхода? — громко проговорил Сергей Александрович.

— ю может быть, и есть! — послышался в дверях знакомый голос.

Гурлов вздрогнул. Чаковнин поднял свечу над головою и пригнулся, чтобы разглядеть, кто вошел. В дверях стоял Прохор Саввич.

— Громко изволите дебаты свои вести! — сказал он, улыбаясь. — Хорошо, что поблизости посторонних нет, а то даже в коридоре слышно…

— Вы каким образом здесь? — удивился и вместе с тем обрадовался Гурлов, вставая ему навстречу.

— С секретарским камердинером в бричке приехал, а теперь, как они проследовали благополучно дальше, остался здесь ради вашей печали.

Чаковнин, видимо, тоже обрадовался появлению старика.

— Садитесь — гостем будете! — проговорил он.

Прохор Саввич положил шляпу и трость и сел к столу.

— Так вы полагаете, государи мои, что выхода нет? — тихо сказал он, и морщины на его бритом выразительном лице разгладились доброю улыбкой.

— По-моему, выход один, — ответил Чаковнин, — я поеду и поговорю с этим князем начистоту, а он пусть подождет, — показал он на Гурлова.

— А ждать-то ему каково? — улыбнулся опять Прохор Саввич. — Вы думаете, усидит он вдалеке от Вязников?

— А отчего же ему и не усидеть?

— А зазнобушка? — спросил Прохор Саввич.

Гурлов смущенно потупился. Прохор Саввич сразу уловил главную причину, по которой не нравился Сергею Александровичу план Чаковнина и о которой ему не хотелось говорить.

— А, вам Александр Ильич рассказал все? — смущенно произнес он.

— Ничего мне Александр Ильич не рассказывал! У меня свои глаза есть, — возразил Прохор Саввич. — Вы думаете, что мне непонятно было, почему вы вдруг из Москвы вслед за ее приездом явились и о ней расспрашивали? Так расспрашивают лишь в том случае, если действительно любят. Я-то знал о ней, только ничего вам не рассказывал, потому что ничего не мог утешительного сообщить. Князь тиранил ее до сих пор.

— Ну, а теперь? — чуть слышно произнес Гурлов.

— А теперь, могу вам сказать, что с этой стороны не тревожьтесь. Гурий Львович хочет лаской ее взять, роскошь пред ней расточает, роскошью одурманить желает. Теперь она отлично обставлена.