Максим Горький - Трое

- Илюша! И родить тебя не просил ты... - смешно Протянув руку к Илье, сказал ему дядя. - Нет, ты деньги возьми, - Христа ради! Ради души моей спасенья... Господь греха мне не развяжет, коли не возьмёшь...

Он умолял, а губы у него дрожали, а в глазах сверкал испуг. Илья смотрел на него и не мог понять - жалко дядю или нет?

- Ладно! Я возьму... - сказал он наконец и тотчас вышел вон из комнаты. Решение взять у дяди деньги было неприятно ему; оно унижало его в своих глазах. Зачем ему сто рублей? Что можно сделать с ними? И он подумал, что, если б дядя предложил ему тысячу рублей, - он сразу перестроил бы свою беспокойную, тёмную жизнь на жизнь чистую, которая текла бы вдали от людей, в покойном одиночестве... А что, если спросить у дяди, сколько досталось на его долю денег старого тряпичника? Но эта мысль показалась ему противной...

С того дня, как Илья познакомился с Олимпиадой, ему казалось, что дом Филимонова стал ещё грязнее и тесней. Эта теснота и грязь вызывали у него чувство физического отвращения, как будто тела его касались холодные, скользкие руки. Сегодня это чувство особенно угнетало его, он не мог найти себе места в доме, пошёл к Матице и увидал бабу сидящей у своей широкой постели на стуле. Она взглянула на него и, грозя пальцем, громко прошептала, точно ветер подул:

- Тихо! Спит!..

На постели, свернувшись клубком, спала Маша.

- Каково? - шептала Матица, свирепо вытаращив свои большие глаза. Избивать детей начали, ироды! Чтоб земля провалилась под ними...

Илья слушал её шёпот, стоя у печки, и, рассматривая окутанную чем-то серым фигурку Маши, думал: "А что будет с этой девочкой?.."

- Знаешь ты, что он Марильку выдрал за косу, этот чёртов вор, кабацкая душа? Избил сына и её и грозит выгнать их со двора, а? Знаешь ты? Куда она пойдёт, ну?

- Я, может, достану ей место... - задумчиво сказал Илья, вспомнив, что Олимпиада ищет горничную.

- Ты! - укоризненно шептала Матица. - Ты ходишь тут, как важный барин... Растёшь себе, как молодой дубок... ни тени от тебя, ни жёлудя...

- Погоди, не шипи! - сказал Илья, найдя хороший предлог пойти сейчас к Олимпиаде. - Сколько лет Машутке? - спросил он.

- Пятнадцать... а сколько ж? А что с того, что пятнадцать? Да ей и двенадцати много... она хрупкая, тоненькая... она ещё совсем ребёнок! Никуда, никуда не годится дитина эта! И зачем жить ей? Спала бы вот, не просыпалась до Христа...

Через час он стоял у двери в квартиру Олимпиады, ожидая, когда ему отворят. Не отворяли долго, потом за дверью раздался тонкий, кислый голос:

- Кто там?

- Я, - ответил Лунёв, недоумевая, кто это спрашивает его. Прислуга Олимпиады - рябая, угловатая баба - говорила голосом грубым и резким и отворяла дверь не спрашивая.

- Кого надо? - повторили за дверью.

- Олимпиада Даниловна дома?

Дверь вдруг распахнулась, в лицо Ильи хлынул свет, - юноша отступил на шаг, щуря глаза и не веря им.

Перед ним стоял с лампой в руке маленький старичок, одетый в тяжёлый, широкий, малинового цвета халат. Череп у него был почти голый, на подбородке беспокойно тряслась коротенькая, жидкая, серая бородка. Он смотрел в лицо Ильи, его острые, светлые глазки ехидно сверкали, верхняя губа, с жёсткими волосами на ней, шевелилась. И лампа тряслась в сухой, тёмной руке его.

- Кто таков? Ну, входи... ну? - говорил он. - Кто таков?

Илья понял, кто стоит перед ним. Он почувствовал, что кровь бросилась в лицо ему и в груди его закипело. Так вот кто делит с ним ласки этой чистой, крепкой женщины.

- Я - разносчик... - глухо сказал он, перешагнув через порог.

Старик мигнул ему левым глазом и усмехнулся. Веки у него были красные, без ресниц, а во рту торчали жёлтые, острые косточки.

- Разносчик-молодчик? Какой разносчик, а? Какой? - хитро посмеиваясь, спрашивал старик, приближая лампу к его лицу.

- Мелочной разносчик... торгую духами... лентами... всякой мелочью... - говорил Илья, опустив голову и чувствуя, что она кружится и красные пятна плавают пред его глазами.

- Так, так, так... ленты-позументы?.. Да, да, да... Ленточки, душки... милые дружки? Что же тебе надо, разносчик, а?

- Мне Олимпиаду Даниловну...

- А-а-а? А зачем тебе её, а?

- Мне... деньги получить за товар... - с усилием выговорил Илья.

Он чувствовал непонятный страх перед этим скверным стариком и ненавидел его. В тихом, тонком голосе старика, как и в его ехидных глазах, было что-то сверлившее сердце Ильи, оскорбительное, унижающее.

- Денежки? Должок? Хо-орошо-о...

Старик вдруг отвёл лампу в сторону от лица Ильи, привстал на носки, приблизил к Илье своё дряблое, жёлтое лицо и тихо, с ядовитой усмешкой спросил его:

- А записочка где? Давай записочку!

- Какую? - со страхом отступая, спросил Илья.

- А от барина твоего? Записочку к Олимпиаде Даниловне? Ну? Давай! Я отнесу ей... Ну, - скорее! - Старик лез на Илью. У парня высохло во рту от страха.

- У меня нет никакой записочки! - громко и с отчаянием сказал он, чувствуя, что вот, сейчас, произойдёт что-то невероятное.

Но в эту минуту явилась высокая, стройная фигура Олимпиады. Она спокойно, не мигнув, взглянула на Илью через голову старика и ровным голосом спросила:

- Что у вас тут, Василий Гаврилович?

- Разносчик-с, - вот-с! Должок имеет за вами-с. Вы ленточки у него брали? А денежки не платили, а? Вот он и пришёл-с... и явился...

Старик вертелся перед женщиной, щупая глазами то её лицо, то лицо Ильи. Она отстранила его от себя властным движением правой руки, сунула эту руку в карман своего капота и сказала Илье строгим голосом:

- Что, ты не мог придти в другое время?

- Да-с! - визгливо крикнул старик. - Дурак эдакий, а? Ходишь, когда не нужно, а? Осёл!

Илья стоял, как каменный.

- Не кричите, Василий Гаврилович! Нехорошо, - сказала Олимпиада и обратилась к Илье: - Сколько тебе следует, три рубля сорок? Получи...

- И - ступай вон! - снова крикнул старик. - Позвольте-с, я запру... я сам, сам!

Он запахнул свой халат и, отворив дверь, крикнул Илье:

- Иди!..

Илья стоял на морозе у запертой двери и тупо смотрел на неё, не понимая, дурной ли сон ему снится или всё это наяву? Он держал в одной руке шапку, а в другой крепко стиснул деньги Олимпиады. Он стоял так до поры, пока не почувствовал, что мороз сжимает ему череп ледяным обручем и ноги его ломит от холода. Тогда, надев шапку, он положил деньги в карман, сунул руки в рукава пальто, сжался, наклонил голову и медленно пошёл вдоль по улице, неся в груди оледеневшее сердце, чувствуя, что в голове его катаются какие-то тяжёлые шары и стучат в виски ему... Пред ним плыла тёмная фигура старика с жёлтым черепом, освещённая холодным огнём...

Лицо старика улыбалось победоносно, ехидно, лукаво...

На другой день Илья медленно и молча расхаживал по главной улице города. Ему всё представлялся ехидный взгляд старика, спокойные голубые очи Олимпиады и движение её руки, когда она подала ему деньги. В морозном воздухе летали острые снежинки, покалывая лицо Ильи...