Максим Горький - Трое

Сапожник счастливо улыбнулся и ушёл.

Лунёв остался один в подвале... Ему было странно думать, что в этой тесной, грязной яме никогда уже не появится Маша, да и Перфишку скоро прогонят отсюда.

В окно смотрело апрельское солнце, освещая давно не метеный пол. Всё в подвале было неприбрано, нехорошо и тоскливо, точно после покойника.

Сидя на стуле прямо, Илья смотрел на облезлую, коренастую печь пред ним, тяжёлые думы наваливались на него одна за другой.

"Пойти разве покаяться?" - вдруг мелькнула в его голове ясная мысль.

Но он тотчас же со злостью оттолкнул её от себя...

В тот же день вечером Илья принуждён был уйти из дома Петрухи Филимонова. Случилось это так: когда он возвратился из города, на дворе его встретил испуганный дядя, отвёл в угол за поленницу дров и там сказал:

- Ну, Ильюша, уходить тебе надо... Что у нас тут было-о!

Горбун в страхе закрыл глаза и, взмахнув руками, ударил себя по бёдрам:

- Яшка-то напился вдрызг, да отцу и бухнул прямо в глаза - вор! И всякие другие колючие слова: бесстыжий развратник, безжалостный... без ума орал!.. А Петруха-то его ка-ак тяпнет по зубам! Да за волосья, да ногами топтать и всяко, - избил в кровь! Теперь Яшка-то лежит, стонет... Потом Петруха на меня, - как зыкнет! "Ты, говорит... Гони, говорит, вон Ильку..." Это-де ты Яшку-то настроил супротив его... И орал он - до ужасти!.. Так ты гляди...

Илья снял с плеча ремень и, подавая ящик дяде, сказал:

- Держи!..

- Погоди! Куда-а?

Руки у Ильи тряслись от жалости к Якову и злобы к его отцу.

- Держи, говорю, - сквозь зубы сказал он и пошёл в трактир. Он стиснул зубы так крепко, что скулам и челюстям стало больно, а в голове вдруг зашумело. Сквозь этот шум он слышал, что дядя кричит ему что-то о полиции, погибели, остроге, и шёл, как под гору.

В трактире у буфета стоял Петруха и, разговаривая с каким-то оборванцем, улыбался. На его лысину падал свет лампы, и казалось, что вся голова его блестит довольной улыбкой.

- А, купец! - насмешливо вскричал он, увидя Илью, брови его сердито задвигались. - Тебя-то мне и надо...

Он стоял у двери в свои комнаты, заслоняя её. Илья подошёл к нему, твёрдый, суровый, и громко сказал:

- Отойди прочь!..

- Что-о? - протянул Петруха.

- Пусти меня к Якову...

- Я те дам Якова...

Илья молча во всю свою силу ударил Петруху по щеке. Буфетчик застонал и свалился на пол. Изо всех углов к нему бросились половые; кто-то закричал:

- Держи его! Бей!

Публика засуетилась, точно её обдали кипятком, но Илья перешагнул через Петруху, вошёл в дверь и запер её за собою.

В маленькой комнате, тесно заставленной ящиками с вином и какими-то сундуками, горела, вздрагивая, жестяная лампа. В полутьме и тесноте Лунёв не сразу увидал товарища. Яков лежал на полу, голова его была в тени, и лицо казалось чёрным, страшным. Илья взял лампу в руки и присел на корточки, освещая избитого. Синяки и ссадины покрывали лицо Якова безобразной тёмной маской, глаза его затекли в опухолях, он дышал тяжело, хрипел и, должно быть, ничего не видел, ибо спросил со стоном:

- Кто тут?

- Я, - тихо сказал Лунёв, вставая на ноги.

- Дай испить...

Илья оглянулся. В дверь ломились. Кто-то командовал:

- С заднего крыльца заходи...

Тонкий, воющий голос Петрухи прорывался сквозь шум:

- Я его не трогал...

Илья злорадно усмехнулся. И, подойдя к двери, он спокойно вступил в переговоры с осаждающими:

- Эй вы! Погодите орать... Если я ему в морду дал, от этого он не издохнет, а меня за это судить будут. Значит, вам нечего лезть не в своё дело... Не напирайте на дверь, я отопру сейчас...

Он отпер дверь и встал в ней, как в раме, туго сжав кулаки на всякий случай. Публика отступила пред его крепкой фигурой и готовностью драться, ясно выражавшейся на его лице. Но Петруха стал расталкивать всех, завывая:

- Ага-а, ра-азбойник!..

- Уберите его прочь и глядите сюда - пожалуйте! - отступив от двери в сторону, приглашал Илья публику. - Полюбуйтесь, как он человека изуродовал...

Несколько гостей, косясь на Илью, вошли в комнату и наклонились над Яковом. Один с изумлением и со страхом проговорил:

- Ра-азутю-ужи-ил!..

- Принесите воды. Да полицию позвать надо... - говорил Илья.

Публика была на его стороне; он и видел и чувствовал эго, и резко, громко заговорил:

- Вы все знаете Петрушку Филимонова, знаете, что это первый мошенник в улице... А кто скажет худо про его сына? Ну, вот вам сын - избитый лежит, может, на всю жизнь изувеченный, - а отцу его за это ничего не будет. Я же один раз ударил Петрушку - и меня осудят... Хорошо это? По правде это будет? И так во всём - одному дана полная воля, а другой не посмей бровью шевелить...

Несколько человек сочувственно вздохнули, иные молча ушли, а Петруха, визгливо вскрикивая, начал всех выгонять.

- Идите! Идите! Это моё дело, мой сын! Ступайте... Я полиции не боюсь... И суда мне не надо. Не надо-с. Я тебя и так, без суда, доеду... Иди вон!

Илья, встав на колени, поил Якова водой, с тяжёлой жалостью глядя на разбитые, распухшие губы товарища. А Яков глотал воду и шёпотом говорил:

- Дышать больно... уведи меня... Илюша... голубчик!

Из опухолей под глазами сочились слёзы...

- Его в больницу надо отвезти... - угрюмо сказал Илья, оборачиваясь к Петрухе.

Буфетчик смотрел на сына и что-то пробормотал невнятно. Один глаз у него был широко раскрыт, а другой, как у Якова, тоже почти затёк от удара Ильи.

- Слышишь ты? - крикнул Илья.

- Не кричи! - неожиданно тихо и миролюбиво сказал Петруха. - В больницу нельзя - огласка!.. мне это не фасон...

- Подлец ты! - сказал Илья и с презрением плюнул в ноги Филимонова. Я тебе говорю - отправляй в больницу! Не отправишь - скандал подниму хуже ещё...

- Ну-ну-ну! Не того... не сердись... Он, поди, притворяется...

Илья вскочил на ноги. Но тогда Филимонов отпрыгнул к двери и крикнул:

- Иван! Позови извозчика - в больницу, пятиалтынный... Яков, одевайся! Нечего притворяться-то... не чужой человек бил, - родной отец... Меня не так ещё мяли...

Он забегал по комнате, снимая со стен одежду, и бросал её Илье, быстро и тревожно продолжая говорить о том, как его били в молодости...

За буфетом стоял Терентий. В уши Илье лез его вежливый, робкий голос:

- Вам за три или за пять копеек?.. Икорки? Икорка вся вышла... Селёдочкой закусите...

На другой день Илья нашёл себе квартиру - маленькую комнату рядом с кухней. Её сдавала какая-то барышня в красной кофточке; лицо у неё было розовое, с остреньким птичьим носиком, ротик крошечный, над узким лбом красиво вились чёрные волосы, и она часто взбивала их быстрым жестом маленькой и тонкой руки.

- Пять рублей за такую миленькую комнатку - недорого! - бойко говорила она и улыбалась, видя, что её тёмные живые глазки смущают молодого широкоплечего парня. - Обои совершенно новые... окно выходит в сад, - чего вам? Утром я вам поставлю самовар, а внесёте вы его к себе сами...