Петр Краснов - Выпашь

— Барыня, подержите-ка малость ведерко… Я с песком, да мылом протру, вот ничего и видно не будет… А утречком инеем как возьмет, вот никому и вдомек не будет, что тут наделали.

— Таня, а где Диди?

— Погодьте, барыня… Куда же она уйдет? Никуда она далеко не отходила. Вот все как сделаем по-хорошему, я Похилко взбужу. Пусть на коне поскачет, покличет.

Верно за зайцем каким угналась и пошла. Главное, чтобы этого никто не видал.

Она еще раз осмотрела и протерла ворота. — Кажется, чисто… Догадаться трудно.

Таня притоптала землю… Тогда стали кричать и звать Диди.

Уже светало. Исчезли лунные тени. Наступало призрачное, утреннее время, когда ни свет, ни тьма. В казарме слышался шум.

— Идемте, барыня… Нехорошо, если кто нас здесь увидит. А я сейчас Похилко с Григорием пошлю, чтобы поискали по полям… Далеко как ушла Дидишечка наша.

Осторожно, чтобы никого раньше времени не разбудить они прошли в квартиру. Таня спрятала тряпки, тщательно помыла руки.

— Так я пойду, барыня.

— Иди, Таня.

Валентина Петровна бездумно стояла у окна в столовой. Отсюда был виден двор, ворота, и за ними поля. Те поля, где стояла за выпашью маленькая кумирня богу полей.

Она видела, как Таня в большом платке пробежала через двор в казарму, как оттуда вышел Похилко, как прошел из квартиры Григорий и оба исчезли на конюшне.

Ей казалось, что очень много прошло времени, а не прошло и пяти минут, как они вывели поседланных коней, сели на них и протрусили за ворота.

Солнце встало. Потянулись длинные тени от казарм. Заблестела мокрая железная крыша, закурилась паром. «Отдувалы» пошли на уборку.

На дороге показались два всадника. Собака не 6ежала с ними. Валентина Петровна не могла больше дожидаться. Накинув на плечи красную шелковую курму на бараньем меху, она выбежала к воротам.

Похилко увидал ее и поскакал наметом.

Уже издали увидала Валентина Петровна, как мотались длинные тонкие лапки и безжизненно свесились бархатные ушки ее собаки. Похилко за задние ноги держал ее в руке.

— Ишь грех какой прилучился, — сказал Похилко, соскакивая с лошади подле Валентины Петровны.

Валентина Петровна приняла Диди к себе на руки. Ее поразило, что вместо мягкой и гибкой Диди — жесткая и холодная колода ее тела легла ей на руки.

— Камнем ее кто пришиб, — докладывал Похилко. — Версты полторы от казарм, прямо на дороге и лежала. Вот она и ранка. Чуть видать… Да собачка нежная…

Много ли ей и надо… И след видно… По дороге… Двое… Верьхи проехали… И капли кое-где видать… Не разберешь — кровь, или что… Красные…

Таня пришла сверху, Чао-ли, бойка повар, — все столпились около Валентины Петровны.

— А людей не видали?… — спросила Таня.

— Где же их увидишь, Татьяна Владимировна… Станут они вас дожидаться.

— На кого же вы думаете?

— Китай… Он всегда злобный… Увидал и швырнул камнем. Ему что!

— Так… здорово живешь? — сказала Таня.

— Да с чего бы… Не нарочно же… Пошутил кто.

— Спасибо, Похилко, — бледно улыбаясь, сказала Валентина Петровна и бережно, как ребенка, понесла труп Диди.

Похилко пошел за нею.

— Да вы, барыня, не убивайтесь… Я вам хорошего песика достану. Настоящего китайскаго, как у нашей генеральши… Тут я знаю на одном ханшинном заводе есть…

Черные с белым… Чудные собачки… А мордастые… страсть…

Валентина Петровна не дослушала Похилку. Она медленно поднималась по холодной каменной лестнице.

Она положила Диди в комнате Тани на тот диванчик, где собака всегда спала. Таня стояла подле. Она с грустью смотрела на Диди.

— Петербургская, — тихо сказала она.

— Что, Таня?

— Петербургская, говорю, барыня, собачка… Здесь такой нигде не достать… А уже умная была!..

— Таня!

— Что барыня?

Валентина Петровна молчала. Какая-то тяжелая, напряженная мысль точно застыла на ее лице.

— Таня… Диди подходила к Ермократу?

Таня точно сразу поняла все, что творилось на душе у Валентины Петровны.

— Да вы что, барыня?… Подходила… Да, однако, не очень. Когда мне некогда было, Ермократ Аполлонович иногда ее прогуливал… Да, только… Откуда же ему взяться-то?

— Таня… а эта надпись!.. по-русски!.. А деготь!?… Когда в город… помнишь… зимою ездили… Мне показалось, я видела его в толпе.

— Да… вот… оно как!.. Конечно… Кому же больше?.. Тут никто ничего такого и не знает.

Валентина Петровна с глухим рыданием опустилась на колени подле диванчика и уткнулась лицом в щеки собаки, где всегда так тепел, нежен и пушист был пробор шерсти… Холодная, жесткая, точно прилипшая к коже шерсть отшатнула Валентину Петровну. Из полуоткрытых век в черной кайме с золотистыми ресничками были видны тусклые, синевою смерти подернутые глаза.

— Таня, — строго сказала Валентина Петровна. Слезы остановились в ее прекрасных глазах. Голос был глух и торжественен. — Таня… Ничего не говори Петру Сергеевичу… Не надо, чтобы он знал… Понимаешь… Поклянись мне, Таня!

Таня серьезно перекрестилась на образ.

— Господи!.. барыня… Да я сама-то, что ли, не понимаю?… Да разве можно им такое напоминать!?… Как перед Истинным!.. Надо молчать и хорониться!..

В полдень — издалека стало слышно — сотня Петрика шла домой. Гремел и стонал бубен, звенел треугольник, могучий посвист раздавался в теплеющем, весною на солнце пахнущем воздухе. Таня открыла окно.

Песня была новая. Такой раньше не пели. Она звучала, как грозный победный гимн.

Валентина Петровна подошла к окну и прислушалась. Здоровые мужские голоса — и, казалось, пело очень много — вся сотня — отчетливо выговаривали бравые и гордые слова старой песни, переделанной на новый лад.

На войну, как на охоту,

С радостью пойдем!..

Мы херманскую пехоту

В полон заберем!..

Уже различимы стали лица. И какие они были разные! Лицо Петрика, ехавшего впереди сотни, сияло. Фуражка была заломлена на бок. На ней был примят в тулье "имперьял".

Точно Петрик был пьяный. Одалиска играла под ним. Он избоченился — бодрый, веселый, счастливый!..

Кудумцев ехал мрачно-свирепый. Смотрел Печориным. Ферфаксов был растерян. Его красное, загорелое лицо, как никогда раньше, напоминало лицо ребенка. Его Магнит спотыкался.

Петрик еще за воротами увидал в окне Валентину Петровну и крикнул зычным голосом:

— Солнышко!.. Война!.. Поход!.. — и, обернувшись к сотне весело, раскатисто скомандовал: — сотня! стой!.. сле-з-зай… отпустить подп-р-руги!.. Вахмистр… заводи сотню…

Бегом побежал наверх.

Он, всегда такой сдержанный, обнял, поцеловал жену, скинул фуражку и, счастливый и взволнованный, стал рассказывать.

— Сегодня… только собрались на ученье… Генерал Заборов… Приехал.