Петр Краснов - Мантык, охотник на львов

У Коли кружилась голова. Онъ вложилъ ножъ въ ножны и задумался.

«Но вѣдь кладъ есть. Иначе не стоило бы писать этой крестословицы. Она оправдалась. Минабелла нашлась. Значитъ, есть и кладъ. Какъ же теперь лучше поступить? Пойти сейчасъ къ мистеру Брамблю и попросить разсчета?.. А если онъ не найдетъ клада? Какъ вернется онъ тогда?.. Нѣтъ, ужъ если судьба привела его къ самой Минабеллѣ, онъ пойдетъ со всѣми… Попроситъ разрѣшенія отлучиться на одинъ вечеръ и откопаетъ кладъ… Эхъ! если бы Мантыкъ былъ съ нимъ, какъ было бы все хорошо! Мантыку все можно было довѣрить. Мантыкъ могъ и кладъ за него откопать… Но Мантыкъ поди-ка теперь катитъ на своемъ грузовичкѣ по мокрому асфальту Парижскихъ улицъ, слѣдитъ за бѣлой палочкой полицейскаго «ажана» и завидуетъ ему, Колѣ! Не хорошо онъ поступилъ съ Мантыкомъ».

А мысль, перенесшаяся въ Парижъ, уже осталась тамъ. Уже думалъ Коля о своей золотоволосой сестренкѣ съ блѣднымъ личикомъ, думалъ о мамочкѣ, о Селиверстѣ Селиверстовичѣ…

«Тяжело имъ всѣмъ безъ Коли… Э, ничего!.. Мантыкъ съ ними!..

— Коля! — раздался крикъ мистера Брамбля изъ палатки. — Посѣдлать муловъ мистеру Стайнлею, Арару и Адаму…. Какъ уѣдутъ — снимать бивакъ! Ъдемъ….

Коля побѣжалъ исполнять приказаніе мистера Брамбля. Онъ слышалъ, какъ въ палаткѣ собирался мистеръ Стайнлей, какъ съ нимъ все время говорилъ Брамбль, онъ видѣлъ, какъ они вышли изъ палатки- мистеръ Стайнлей съ двумя тяжелыми патронташами и двумя короткоствольными нарѣзными штуцерами въ рукахъ. Онъ передалъ одинъ Арару, другой Адаму, пошелъ къ Колѣ, видно, хотѣлъ ему что-то сказать, но въ это время мистеръ Брамбль нетерпѣливо позвалъ Колю и сталъ медленно разсказывать, какъ и что уложить и что, куда отправить. Коля сквозь голосъ мистера Брамбля слышалъ, какъ затопотали по сухой землѣ тропинки мулы: мистеръ Стайнлей уѣхалъ съ двумя абиссинцами куда-то, не успѣвъ проститься съ Колей.

Черезъ два часа, незадолго до заката, остальной караванъ мистера Брамбля выступилъ съ бивака. Впереди шелъ высокій и стройный негусовъ проводникъ Ато-До-месье. Онъ несъ на плечѣ ружье Гра, стволомъ внизъ. Длинная тѣнь отъ него шла, качаясь передъ нимъ. За нимъ ѣхали верхомъ мистеръ Брамбль и Коля, дальше слуги вели вьючныхъ муловъ и верблюдовъ мегари… Тамъ, гдѣ былъ караванъ, тихо шуршала, выпрямляясь, примятая трава.

Шли въ Гадабурка къ геразмачу Банти.

Въ Гадабурка пришли уже ночью, при полной лунѣ. Ато-Уонди по телефону предупредилъ геразмача [63] Офицерскіе чины въ Абиссинской арміи: баламбарасъ — младшій офицеръ, поручикъ. Кеньазмачъ и геразмачъ — генеральскіе чины, подобно генералъ-майору и генералъ-лейтенанту. Банти, и старый абиссинскій генералъ, окруженный слугами, ожидалъ англичанъ.

Въ лунномъ свѣтѣ геразмачъ Банти стоялъ, какъ изваяніе. Это былъ худощавый, высокій старикъ съ горделивой воинской выправкой. На головѣ, торчкомъ, золотистымъ волосомъ вверхъ, былъ надѣтъ вѣнецъ изъ львиной гривы. Въ лунныхъ отблескахъ онъ казался какимъ-то сіяніемъ. Длинная, ниже колѣнъ, черная шелковая рубашка висѣла красивыми складками. На плечи былъ накинутъ почетный лемптъ — расшитый золотомъ плащъ малиноваго бархата, висѣвшій узкими полосами сзади, спереди и боковъ, подобно концамъ кавказскаго башлыка. Широкій красный кожаный поясъ съ патронами туго подтягивалъ рубаху. Съ правой стороны пояса была заткнута короткая, широкая и кривая сабля въ желтыхъ кожаныхъ ножнахъ. Въ одной рукѣ старый геразмачъ держалъ отлично вычищенный, сверкающій стволомъ Винчестера въ другой круглый щитъ съ серебрянымъ узоромъ.

Все убранство Банти говорило, что онъ былъ храбрый воинъ и вѣрный слуга своего негуса. Львиной гривы вѣнчикъ, боевой лемптъ, ружье и щитъ — это все были воинскія отличія, подобныя европейскимъ орденамъ, крестамъ, звѣздамъ и лентамъ.

Онъ неподвижно ожидалъ, пока мистеръ Брамбль подъѣхалъ къ нему и слѣзъ съ мула. Тогда, закрывая ротъ однимъ изъ концовъ своего богато расшитаго лемпта, онъ сказалъ:

— Ночь коротка. Луна свѣтитъ ярко. Если хочешь сдѣлать дѣло, для котораго ты пріѣхалъ — сегодня все можетъ быть удачно. Надо имѣть крѣпкое сердце и твердыя руки. Инглезамъ не занимать ни того, ни другого.

— Какъ? уже сегодня? — пробормоталъ мистеръ Брамбль.

— Сейчасъ, — сказалъ геразмачъ Банти и знакомъ предложилъ Брамблю войти въ его хижину.

Хижина стараго абиссинскаго начальника ничѣмъ не отличалась отъ хижинъ простыхъ абиссинцевъ. Тѣ же круглыя плетеныя изъ вѣтвей стѣны, слегка обмазанныя глиной, тотъ же земляной полъ, покрытый сухими воловьими и звѣриными шкурами, и такая же, какъ у всѣхъ альта — деревянная кровать, заплетенная сухими воловьими жилами и покрытая шкурами.

Брамбль и Коля вошли въ хижину. Геразмачъ пригласилъ ихъ садиться на альгу. Онъ самъ сѣлъ на корточки на землѣ и хлопнулъ въ ладони.

Въ хижинѣ, на ящикахъ стояло два глиняныхъ ночника. Желтое пламя колебалось въ нихъ, какъ пламя свѣчи и длинныя тѣни отъ геразмача, Коли и Брамбля метались по темной стѣнѣ.

Занавѣска изъ воловьей кожи беззвучно откинулась и на ея фонѣ появилась фигура молоденькой дѣвушки. Пламя ночниковъ освѣщало ее съ обѣихъ сторонъ и бросало золотистые отблески на темно-бронзовое точеное лицо. Большіе черные газельи глаза подъ густыми длинными рѣсницами покорно посмотрѣли на геразмача, потомъ быстрымъ любопытнымъ взглядомъ окинули мистера Брамбля и надолго остановились на Колѣ. Сѣровато-бѣлая рубашка во многихъ складкахъ красиво драпировалась на стройной дѣвушкѣ. У пояса она была стянута бѣлымъ шнуромъ, концы котораго висѣли сбоку. Все въ ней было такъ стройно, чисто и изящно, что она казалась страннымъ видѣніемъ въ суровой хижинѣ стараго абиссинскаго вождя, между звѣриныхъ шкуръ, щитовъ, копій и ружей.

Геразмачъ бросилъ ей нѣсколько словъ по-абиссински, такъ быстро, что Коля не могъ уловить ихъ смысла.

Она сейчасъ же такъ же безшумно, какъ появилась, исчезла. Потомъ пришла снова и принесла низенькій столикъ съ соломенной крышкой, накрытый чистымъ бѣлымъ сквознымъ полотенцемъ. Мягко, неслышно двигаясь, гибко нагибаясь, красиво округляя руки, она разставила на столикѣ высокіе стеклянные стаканы, кувшинъ мутнаго, холоднаго, пахнущаго медомъ тэджа, нѣсколько банановъ на тарелкѣ и жестянку французскаго печенья «Альбертъ».

— Дочь моя, — сказалъ геразмачъ Банти, съ любовною гордостью оглядывая дѣвушку. — Маріамъ, ты можешь идти, — добавилъ онъ.

Маріамъ бросила взглядъ своихъ большихъ, прекрасныхъ глазъ на Колю. Точно въ полумракъ хижины скользнулъ весенній солнечный лучъ и пахнуло ароматомъ молодыхъ тополевыхъ почекъ.