Петр Краснов - Ненависть

Тяжелый, прѣсный запахъ свѣжей крови пошелъ отъ телѣги. Внизу кто-то застоналъ.

— Ф-фу, — да зачѣмъ такъ, — сказалъ Драчъ, подходя къ телѣгѣ. — Перепачкаешься задарма. Давай, граждане, кто-нибудь вилы.

Услужливыя руки подали вилы и ихъ взялъ съ неловкой улыбкой красноармеецъ.

— Раскидать, что-ли? — спросилъ онъ, совсѣмъ по дѣтски улыбаясь.

Никто ничего не сказалъ. Красноармеецъ сталъ одной ногой на дышло, другой на колесо и сильными ударами вилъ началъ раскидывать солому. Противный тошный запахъ сталъ сильнѣе. Стоны громче. Подъ соломой показались скровавленныя тѣла въ бѣлыхъ рубахахъ и портахъ. Красноармеецъ замахнулся вилами.

— Скидавать, аль оставить?… — жмуря глаза, спросилъ онъ.

— А то что?.. Мараться съ ними будемъ, докторовъ звать?.. Все одно тяжело раненые. Для опроса не гожи, — возбужденно крикнулъ Драчъ.

Красноармеецъ съ размаха всадилъ вилы въ бокъ раненому, понатужился, крякнулъ и сбросилъ окровавленное тѣло на землю.

— О-охъ, — пронеслось въ толпѣ.

— Чижолый… Пудовъ на пять будетъ кабанъ, — стирая рукавомъ потъ со лба, сказалъ красноармеецъ и хватилъ вилами второго.

Страшный крикъ раздался по двору. Раненый извивался, какъ червякъ на вилахъ и, упавъ на землю, кричалъ:

— Убейте меня, ради Создателя!.. Ой, моченьки моей нѣтъ!.. Убейте, ради Христа!

Первый сброшенный глухо стоналъ и дергалъ босою ногой въ разорванныхъ, залитыхъ кровью подштанникахъ. Онъ кончался.

Драчъ вынулъ револьверъ и подошелъ ко второму.

— Совсѣмъ молодой, — сказалъ онъ, — а какой ядовитый. Такъ расправляется совѣтская власть со своими врагами.

Драчъ выстрѣлилъ въ голову раненому.

Мисинъ разглядывалъ затихшаго, умершаго атамана.

— Батюшки!… - вырвалось у него. — Такъ ить это!.. И въ страхѣ замолчалъ. Володя подошелъ къ нему твердыми рѣшительными шагами, взялъ его за грудки за рубаху и, строго глядя прямо въ глаза Мисина, спросилъ:

— Призналъ его?.. Ну, говори, кто?.. Мисинъ затрясся мелкою дрожью.

— Такъ итъ это съ нашего хутора… Хуторецъ нашъ… Полковникъ Вехоткинъ и сынъ его Степанъ.

Володя сурово посмотрѣлъ на лежавшаго на землѣ старика.

— Ты его зналъ?… — обернулся онъ онъ Мисину.

— Ну, какъ не зналъ?.. Тихона-то Ивановича?.. Всю жизню вмѣстѣ прожили… Въ одномъ полку служили… Такъ ить жана его тутъ рядомъ обитаеть… Живая еще. И домь кол-хозный — его это былъ домъ.

— Гдѣ его жена? — Володя.

— А вотъ тутъ сейчасъ за проулочкомъ. Въ Колмыковскомъ куренѣ.

— Ну пошелъ… Веди меня къ ней.

Мисинъ побѣжалъ впередъ показать дорогу, за нимъ, молча, опустивъ голову шелъ Володя, сзади Драчъ и два чекиста.

Дверь, запертая изнутри щеколдою не подавалась. Но сейчасъ-же на стукъ и грозные крики Драча раздались за дверью легкiе, точно не несущiе вѣса шаги босыхъ ногь и дощатая дверь, колеблясь на петляхъ, широко распахнулась. Противъ Володи стояла женщина лѣтъ сорока. Темные, пробитые густою сѣдиною волосы были коротко, по городскому острижены и тщательно причесанные вились у висковъ. Красивые голубые глаза съ тревогой смотрѣли на людей, столпившихся у дверей. Женщина была въ просторной темно-коричневой кофтѣ и длинной широкой юбкѣ. Ея маленькiя босыя ноги пожимались на полу. Другая женщина — страшная старуха съ рѣдкими космами сѣдыхъ волосъ, безобразно спускавшихся съ черепа, съ громадной распухшей головой желто-воскового цвѣта, въ бѣлой ночной кофтѣ поднималась съ постели, устроенной на простомъ деревянномъ диванѣ съ рѣшетчатой спинкой. Еще бросилась въ глаза пустота, точно не жилой хаты. Ничѣмъ съѣстнымъ не пахло въ ней, но былъ воздухъ тепелъ и прѣсенъ, какъ лѣтомъ въ сараяхъ.

Володя строго посмотрѣлъ на старуху и сурово спросилъ, какъ спрашивалъ казаковъ и казачекъ на югѣ совѣтской республики въ Сѣверо-Кавказскомъ краѣ:

— Чья ты?.. — и добавилъ: — какъ ваша фамилiя?..

— Надежда Петровна Вехоткина, — страшнымъ, не человѣческимъ, крякающимъ, деревяннымъ голосомъ отвѣтила старуха.

— А вы?… — перевелъ глаза на отошедшую на середину хаты женщину Володя.

Безстрастный и жутко хододный прозвучалъ отвѣтъ:

— Евгенiя Матвѣевна Жильцова.

— Вы вмѣстѣ и живете?..

— Недавно она ко мнѣ прiѣхала…, - сказала старуха. — Изъ Петербурга. Она моя родная племянница.

Володя попятился къ двери. Кажется, первый разъ онъ ощутилъ какой-то невѣдомый внутреннiй страхъ. Шагая черезъ порогь, онъ обѣими руками взялся за дверь, потянулъ ее на себя и, плотно закрывая ее, строго посмотрѣлъ на ожидавшихъ его чекистовъ.

— Этихъ не трогать…, - тихо, но твердо, тономъ самаго строгаго приказанiя сказалъ Володя.

— Чего ихъ трогать, сами, — началъ было Драчъ, но Володя такъ посмотрѣлъ на него, что онъ замолчалъ.

Въ тяжеломъ молчанiи всѣ вернулись на колхозный дворъ. Когда Володя проходилъ мимо еще не прибранныхъ убитыхъ атамана и его сына онъ чувствовалъ, какъ какiя то холодныя струи бѣжали по его спинѣ и онъ старался не смотрѣть на покойниковъ. Войдя въ хату, онъ сейчасъ же распорядился, чтобы подавали автомобиль,

Онъ молча попрощался съ тройкой и, уже сидя въ автомобилѣ съ Драчемъ, сказалъ:

— Товарищи, мы свое дѣло здѣсь окончили… Съ успѣхомъ… Ѣдемъ дальше въ станицу въ райкомъ.

Автомобиль мягко катился по пыльной дорогѣ. Володя сидѣлъ, откинувшись на подушки и, чего съ нимъ никогда не бывало, говорилъ самъ съ собою.

— Антагонизмъ классовыхъ интересовъ неизмѣнно приводитъ къ кровавой борьбѣ…

— Чего?… — вздрагивая спросилъ задремавшiй Драчъ.

— Я не тебѣ… Спи…

Автомобиль потряхивалъ на выбоинахъ широкаго степного шляха. Черная пыль тучей за нимъ неслась.

— Каждый историческiй перiодъ имѣетъ свои законы. Намъ, можетъ быть, эти законы покажутся страшными… Исторiя пойметъ ихъ и оцѣнитъ.

— Ась?.. Вы это не мнѣ? — встрепенулся опять Драчъ.

— Спи… Марксъ учитъ: — «добродушiю нѣтъ мѣста. У тебя нѣтъ сердца въ груди. Слабость человѣческой натуры»… Мирабо сазалъ: — «imроssiblе. Nе mе ditеs jаmаis cе bкtе dе mоt!..». [13] Note13 Невозможно! Никогда не говорите мнѣ это глупое слово.

— Вы что?.. Опять никакъ ко мнѣ?..

— Отвяжись… Марксъ говоритъ: — «вмѣсто кнута надсмотрщика за рабами является штрафная книга надзирателя за рабочими»… Гдѣ-же культура?.. Марксъ!.. Марксъ!.. Узнали онѣ меня?.. Родныя?.. Глупости!.. Кнутъ, штрафная книга… Смертная мучительная казнь… Пытки… Голодъ — это все посильнѣе… И все не сдаются…

Марксъ, что бы ты сказалъ, если-бы увидалъ все это?.. Они насъ побѣдятъ, а я въ своей ненависти, кажется, дойду до того, что самого себя буду ненавидѣть…

Послѣ отъѣзда карательной тройки какъ то очень быстро ушелъ Дзюнгарскiй конный полкъ, оставившiй кучи навоза и нечистотъ и разоренные амбары съ расхищеннымъ овсомъ и сѣномъ.