Петр Краснов - Подвиг

Изъ старшихъ обитателей лагеря никто ни о чемъ-не просилъ Ардаганскаго. Фирсъ хотѣлъ было написать «цидулю» паннѣ Зосѣ, но, когда князь несмѣло сказалъ, что онъ не имѣетъ права передавать никакихъ писемъ, Фирсъ махнулъ безпечно рукой и сказалъ: — «Ну, нельзя, такъ и нельзя. Передайте, ваше сiятельство, Зоськѣ, что я по прежнему ей вѣренъ, болѣе потому, что тутъ и измѣнить то ей не съ кѣмъ. Никакой даже чернокожей обезьяны дѣвичьяго рода тутъ нѣтъ. Такъ и пере-дайте, чтобы значитъ не безпокоилась. А разыскать ее можете черезъ госпожу полковницу Ферфаксову. Онѣ обѣщали о Зоськѣ позаботиться, чтобы не путалась съ кѣмъ не слѣдуетъ» … Старый Нифонтъ Ивановичъ просилъ, и очень трогательно, передать его поклоны генеральшѣ, полковницѣ и барышнѣ. «Топси пожмите лапку, скажите, чтобы не скулила. Помнитъ ее старый дѣдушка».

Все это было легко и просто тамъ, на островѣ Россiйскомъ, но какъ оказался онъ противъ глубокихъ, полныхъ вѣры и печали глазъ Нордековой, какъ увидалъ маленькiе, сверлящiе буравчиками глазки Неонилы Львовны, почувствовалъ бѣдный Михако, что его дипломатическiя способности очень невысокаго сорта… «Лучше всего говорить правду», — подумалъ онъ, — «не всю, конечно, правду. И отмалчиваться, а главное, поскорѣе уйти. Это не очень любезно, ну да поймутъ же и простятъ».

Сверху сбѣжала Леночка. Изъ окна комнаты Мишеля Строгова смотрѣла какая-то молодая брюнетка. Князь подозрительно покосился на нее.

— He бойтесь, — сказала Ольга Сергѣевна, подмѣтившая его взглядъ, — это у насъ новая жилица. Она француженка, ничего по Русски не понимаетъ. Ну, какъ же они? Какъ мы наволновались по васъ! Панихиды даже служили. Ну, говорите … Только всю правду. Это вѣрно, всѣ живы и здоровы?

— Снимаетесь, — протянула, насмѣшливо улыбаясь, Неонила Львовна. — А не секретъ, сюжетъ вашей необычайной фильмы?

— А кто у васъ «старъ»? — спросила Леночка. Вопросы сыпались, и это было хорошо для Ардаганскаго. Онъ могъ на нихъ не отвѣчать.

— Навѣрно они американку какую-нибудь взяли … Патрiоты, — протянула мамочка.

— Пойдемте, пойдемте ко мнѣ, - звала Ольга Сергѣевна, — вы мнѣ все скажете. Что Шура? Все такимъ же дичкомъ? А Георгiй Дмитрiевичъ, не скучаетъ?

Въ комнатѣ еще былъ утреннiй безпорядокъ. Ольга Сергѣевна не успѣла прибрать ее. Она не замѣтила этого. Набросила одѣяло на постель и сѣла подлѣ смятой подушки.

— Князь, — сказала она, — не томите меня. Мы до-гадываемся. Мы знаемъ, что это не кинематографъ. Скажите мнѣ … Я никому ничего не скажу. Я же понимаю, какая это опасная тайна.

— Ольга Сергѣевна, — съ чувствомъ сказалъ князь, — я ничего не могу сказать. Я далъ честное слово никому ничего не говорить. Я могу вамъ тоже честнымъ словомъ завѣрить, что Георгiй Дмитрiевичъ и Шура въ добромъ здравiи.

— Гдѣ же они всѣ находятся? Вѣдь не на этихъ же глупыхъ островахъ Галапагосъ?

— Этого, Ольга Сергѣевна, я никакъ не могу сказать.

— Вы мнѣ не вѣрите?

— Нѣтъ, Ольга Сергѣевна, я вамъ очень вѣрю, но я не могу, и не могу.

Князь страдалъ подъ выразительнымъ взглядомъ прелестныхъ женскихъ глазъ. Безпорядокъ въ спальной смущалъ его. Ему было неловко. Казалось, что онъ оскорбляетъ Ольгу Сергѣевну. Онъ чувствовалъ, что, если сейчасъ не уйдетъ, то размягчится и разболтаетъ.

Ольга Сергѣевна поняла его душевное состоянiе и ей стало жалъ Ардаганскаго.

— Когда же вы уѣхали оттуда?

— Третьяго дня, — сказалъ Ардаганскiй.

— Третьяго дня, — воскликнула Ольга Сергѣевна.

— Такъ недавно … Господи, да гдѣ же вы всѣ находитесь?

Князь Ардаганскiй мучительно покраснѣлъ. Онъ уже проболтался.

— Ольга Сергѣевна, простите меня. Я сказалъ вамъ все, что могъ сказать. Сказалъ больше … Мнѣ надо спѣшить. Парижъ такъ великъ … Мнѣ же кадо всѣхъ объѣхать.

— Да, я понимаю васъ, — съ печальнымъ упрекомъ говорила Ольга Сергѣевна, — провожая князя.

— Уже, — сказала не безъ язвительности Неонила Львовна..- He долго же нагостили у насъ, молодой человѣкъ.

Надо было передать незамѣтно Леночкѣ письмо Мишеля. Леночка будто знала объ этомъ. Она побѣжала за нерѣшительно шедшимъ по тупичку Ардаганскимъ.

— Князь, — крикнула она. — Михако! Ардаганскiй остановился.

— Выйдемте за ворота, — тихо сказалъ онъ.

Изъ окна комнаты Мишеля Строгова, высунувшись по поясъ, за ними слѣдила француженка брюнетка. У калитки стояла Ольга Сергѣевна.

Ардаганскiй досталъ маленькiй конвертикъ и передалъ его Леночкѣ.

— Мишель Строговъ просилъ вамъ передать, — быстро сказалъ онъ и побѣжалъ внизъ по улицѣ, направляясь къ станцiи желѣзной дороги.

Леночка взяла конвертъ и спрятала его на груди. «Вотъ она, тайна, которой никто не знаетъ. Тайна, за которую можно получить миллiоны», — подумала она.

Но обладанiе этой тайной не радовало ее. Оно волновало ее и пугало.

Это была правда, что князю Ардаганскому надо было спѣшить. Онъ долженъ былъ въ одинъ день объѣхать весь Парижъ съ пригородами. Всѣхъ застать, всѣмъ объяснить, что ихъ близкiе живы и здоровы. Отъ ненужныхъ разспросовъ отбояриться. Все это требовало времени. На другой день онъ долженъ былъ побывать у Пиксановыхъ. Это вышло, такъ казалось князю, совсѣмъ необыкновеннымъ образомъ. Заканчивая свои немногословныя объясненiя, Арановъ сказалъ: — «Ну, и потомъ вы съѣздите къ Пиксанову. Вы знаете, гдѣ онъ живетъ?» — «Знаю», — сказалъ Ардаганскiй, — «но у Пиксанова здѣсь нѣтъ никого близкихъ. Что передать ему прикажете»? — «Да, конечно,» — сказалъ, глядя куда-то вдаль, Арановъ, — «никого близкихъ. Но вы прiѣзжайте къ нему и тамъ уже узнаете зачѣмъ».

Князь Ардаганскiй былъ окончательно смущенъ. Что же это за люди окружали капитана Немо? Они умѣли читать въ душахъ и въ сердцахъ людей. Какь могъ Арановъ знать, что князь влюбленъ первою необыкновенною любовью въ Галину Пиксанову. Это же было совсѣмъ необычайно. Князь никому не говорилъ о своемъ чувствѣ.

Онъ нѣсколько разъ ѣздилъ по порученiю Ранцева на Пиксановскую ферму. Потомъ ѣздилъ и самостоятельно. Его, чистаго, воспитаннаго матерью, вдовою разстрѣляннаго большевиками генерала, юношу необычайно потянуло къ Галинѣ. Все въ ней казалось такимъ несовременнымъ. Въ ней онъ нашелъ «Тургеневскую» дѣвушку, о какой писали тогда, что этотъ типъ вымеръ и не можетъ быть въ нынѣшней жизни. А увидалъ ее, окруженную молодыми курочками и кроликами, услышалъ, какъ нѣжными именами она звала свою мать и почувствовалъ, что газетные писатели не правы и что «Тургеневская» дѣвушка въ самомъ привлекательномъ ея видѣ можетъ быть и въ эмиграцiи. И съ первыхъ встрѣчъ полюбилъ Галину такою чистою и большою любовью, какою можно любить только въ неполные девятнадцать лѣтъ и когда жизнь видѣлъ со школьной скамьи, да изъ-подъ крыла любящей и вѣрующей матери.