Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

- Патроны отнимай!

Самгин видел, как он подскочил к солдату у ворот, что-то закричал ему, солдат схватил его за ногу, дернул, - Лаврушка упал на него, но солдат тотчас очутился сверху; Лаврушка отчаянно взвизгнул:

- Дядя Микол...

Швырнув одно ружье на землю, дворник прыжками бросился к нему. Самгин закрыл глаза...

Он не слышал, когда прекратилась стрельба, - в памяти слуха все еще звучали сухие, сердитые щелчки, но он понимал, что все уже кончено. Из переулка и от бульвара к баррикаде бежали ее защитники, было очень шумно и весело, все говорили сразу.

- Неплохо вышло, товарищи!

- Научимся понемножку...

- Яков рассчитал верно!

Студент Панфилов и медник провели на двор солдата, он всхлипывал, медник сердито говорил ему:

- Это, брат, тебе - наука! Не лезь куда не надо! Солдатик у ворот лежал вверх спиной, свернув голову набок, в лужу крови, - от нее поднимался легкий парок. Прихрамывая, нагибаясь, потирая колено, из-за баррикады вышел Яков и резко закричал:

- Прошу угомониться, товарищи! Солдата и Васю уберите в сад! Живо...

Пьяным смехом смеялся дворник; Клим никогда не слыхал, чтоб он смеялся, и не слыхал никогда такого истерически визгливого смеха мужчины.

- Два ружья отбил, - выкрикивал он, - ловко, братцы, а?

Он приставал ко всем, назойливо выкрикивая то - братцы, то - товарищи.

"Как будто спрашивает: товарищи ли, братцы ли?"

Поведение дворника особенно удивляло Самгина: каждую субботу и по воскресеньям человек этот ходил в церковь, и вот радуется, что мог безнаказанно убить. Николая похваливали, хлопали по плечу, - он ухмылялся и взвизгивал:

- Кабы не я - парнишке каюк!

Из ворот осторожно выглядывали обыватели, некоторые из них разговаривали с защитниками баррикады, - это Самгин видел впервые, и ему казалось, что они улыбаются с такой же неопределимой, смущающей радостью, какая тревожит и ласкает его.

Рядом с ним встал Яков, вынул из его руки браунинг, поднес его близко к лицу, точно нюхая, и сказал:

- Их надо разбирать и чистить керосином. Этот - в сырости держали.

Он опустил револьвер в карман пальто Самгина и замолчал, посматривая на товарищей, шевеля усиками.

- Вы - ранены?

- Колено ушиб, - ответил Яков и, усмехаясь, схватил за плечо Лаврушку: - Жив, сукин кот? Однако - я тебе уши обрежу, чтоб ты меня слушался...

- Товарищ Яков! - умоляюще заговорил Лаврушка, - дайте же мне винтовочку, у Николая - две! Мне же учиться надо. Я бы - не по людям, а по фонарям на бульваре, вечером, когда стемнеет.

Яков, молча надвинув ему шапку на глаза, оттолкнул его и строго крикнул:

- Товарищи - спокойно! Плясать - рано! По местам!

Мимо Самгина пронесли во двор убитого солдата, - за руки держал его человек с ватой в ухе, за ноги - студент Панфилов.

- Ночью на бульвар вынесете. И Васю - тоже, - сказал, пропуская их мимо себя, Яков, - сказал негромко, в нос, и ушел во двор.

Самгин вынул из кармана брюк часы, они показывали тридцать две минуты двенадцатого. Приятно было ощущать на ладони вескую теплоту часов. И вообще все было как-то необыкновенно, приятно-тревожно. В небе тает мохнатенькое солнце медового цвета. На улицу вышел фельдшер Винокуров с железным измятым ведром, со скребком, посыпал лужу крови золою, соскреб ее снова в ведро. Сделал он это так же быстро и просто, как просто и быстро разыгралось все необыкновенное и страшное на этом куске улицы.

Вздрогнув, Самгин прошел во двор. На крыльце кухни сидел тощий солдатик, с желтым, старческим лицом, с темненькими глазками из одних зрачков; покачивая маленькой головой, он криво усмехался тонкими губами и негромко, насмешливым тенорком говорил Калитину и водопроводчику:

- Что я - лезервного батальону, это разницы не составляет, все одно: в солдата стрелять нельзя...

- А тебе в меня - можно? - глухо спросил угрюмый водопроводчик.

Яков сидел рядом с крыльцом на поленьях дров и, глядя в сторону, к воротам, молча курил.

- Мне тебя - можно, я солдат, присягу принял против внутренних врагов...

Водопроводчик перекинул винтовку в левую руку, ладонью правой толкнул пленника в лоб:

- А если я тоже - солдат?

- Ну - это врешь.

- Вру?

- Оставь, Тимофеев, не тронь, - сказал Калитин, рассматривая пленника.

Но Тимофеев отскочил и начал делать ружейные приемы, свирепо спрашивая после каждого:

- Видал? Видал, сволочь? Видал? И, сделав выпад штыком против солдата, закричал в лицо ему:

- Тенгинского полка, четвертой роты, Захар... Яков быстро встал и оттолкнул его плечом, говоря:

- И адрес дайте ему свой. - Он обратился к солдату: - На таких вот дураках, как ты, все зло держится...

Отрицательно покачивая головою и вздохнув, тот сказал:

- Солдат дураком не бывает. А вы - царю-отечеству изменники, и доля вам...

Водопроводчик замахнулся на него левой рукой, но Яков подбил руку под локоть, отвел удар:

- Однако, товарищ, нужна дисциплина. Солдат поднял из-под козырька фуражки темные глаза на Якова и уже проще, без задора, даже снисходительно сказал:

- Ружейный прием и штацки ловко делают. Вон этот, - он показал рукою за плечо свое, - которого в дом завели, так он - как хочешь!

- Штатский? - спросил Капитан, сдвигая папаху на лоб.

- Ну да.

- Охотник? - спокойно спросил Яков.

- Приказчик, грибами торгует.

- Я спрашиваю: в отряде - охотник?

- Мы все - охотники, - понял солдат и, снова вздохнув, прибавил: - По вызову - кто желает.

Трое одновременно придвинулись ближе к солдату.

"Убьют", - решил Самгин и, в два приема перешагнув через пять ступенек крыльца, вошел в кухню.

Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светлосерых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за стол, другой - за сиденье стула; левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.

- Вот, барин, ногу испортили мне, - плачевно сказал он Самгину.

- Плачет и плачет! - удивленно, весело воскликнул Николай, строгая ножом длинную палку. - Баба даже не способна столько плакать!

- Я вас прошу, барин, заступитесь! - рыдающим голосом взывал парень. Вы, адвокат...

- Он копчену рыбу носил нам, - вмешался Николай и торопливо начал говорить еще что-то, но Самгин не слушал его.

"Знает меня! Когда все кончится, а он уцелеет..."

Не требуя больше слов, догадка вызвала очень тягостное чувство.

Из комнаты Анфимьевны вышли студент Панфилов с бинтом в руках и горничная Настя с тазом воды; студент встал на колени, развязывая ногу парня, а тот, крепко зажмурив глаза, начал выть.

- У-у-х! Господин адвокат, будьте свидетелем...

Я в суд подам...

- Вот болван! - вскричал студент и засмеялся. - И чего орет? Кость не тронута. Перестань, дубина! Через неделю плясать будешь...