Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

- По форме это, если хотите, - немножко анархия, а по существу воспитание революционеров, что и требуется. Денег надобно, денег на оружие, вот что, - повторил он, вздыхая, и ушел, а Самгин, проводив его, начал шагать по комнате, посматривая в окна, спрашивая себя:

"Неужели Гогиными, Кутузовыми двигает только власть заученной ими теории? Нет, волей их владеет нечто - явно противоречащее их убеждению в непоколебимости классовой психики. Рабочих - можно понять, Кутузовы непонятны..."

Фонарь напротив починили, он горел ярко, освещая дом, знакомый до мельчайшей трещины в штукатурке фасада.

"В таких домах живут миллионы людей, готовых подчиниться всякой силе. Этим исчерпывается вся их ценность..."

Через день он снова попал в полосу- необыкновенных событий. Началось с того, что ночью в вагоне он сильнейшим толчком был сброшен с дивана, а когда ошеломленно вскочил на ноги, кто-то хрипло закричал в лицо ему:

- Что? Крушение? - и, толчком плеча снова опрокинув его на диван, заорал:

- Спички... чорт! Эй, вы, кто тут? Спички! Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз, кричали люди; невидимый в темноте сосед Клима сорвал занавеску с окна, обнажив светлоголубой квадрат неба и две звезды на нем; Самгин зажег спичку и увидел пред собою широкую спину, мясистую шею, жирный затылок;

обладатель этих достоинств, прижав лоб свой к стеклу, говорил вызывающим тоном:

- Ну, что же? Стоим у семафора. Ну? Дверь купе открылась, кондуктор осветил его фонарем, спрашивая:

- Все благополучно? Никто не ранен?

- М-морды, - сказал человек, выхватив фонарь из рук его, осветил Самгина, несколько секунд пристально посмотрел в лицо его, потом громко отхаркнул, плюнул под столик и сообщил:

- Теперь - не уснуть!

Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое, темное лицо с круглыми глазами ночной птицы; под широким, тяжелым носом топырились густые, серые усы, - правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь руками в диван, спиною в стенку, смотрел в потолок и ритмически сопел носом. На нем - толстая шерстяная фуфайка, шаровары с кантом, на ногах полосатые носки; в углу купе висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.

- Какого же дьявола стоим? - спросил он, не шевелясь. - Живы - значит надо ехать дальше. Вы бы сходили, узнали...

- Удобнее это сделать вам, военному, - сказал Самгин.

- Военному! - сердито повторил офицер. - Мне сапоги одевать надо, а у меня нога болит. Надо быть вежливым...

Он снял фляжку, отвинтил пробку и, глотнув чего-то, тяжко вздохнул. Опасаясь, что офицер наговорит ему грубостей, Самгин быстро оделся и вышел из вагона в голубой холод. Ночь была прозрачно светлая, - очень высоко, почти в зените бедного звездами неба, холодно и ярко блестела необыкновенно маленькая луна, и все вокруг было невиданно: плотная стена деревьев, вылепленных из снега, толпа мелких, черных людей у паровоза, люди покрупнее тяжело прыгали из вагона в снег, а вдали - мохнатые огоньки станции, похожие на золотых пауков.

Самгин пошел к паровозу, - его обгоняли пассажиры, пробежало человек пять веселых солдат; в центре толпы у паровоза стоял высокий жандарм в очках и двое солдат с винтовками, - с тендера наклонился к ним машинист в папахе. Говорили тихо, и хотя слова звучали отчетливо, но Самгин почувствовал, что все чего-то боятся.

- Дотащишь до станции? - спросил жандарм.

- Нельзя, - сказал, машинист. Кто-то вздохнул.

- Черти! Убьют - и не охнешь. Самгин тихонько спросил солдата:

- Что случилось?

- В паровозе что-то, - неохотно ответил солдат, но другой возразил ему:

- Да нет! Рельса на стрелке лопнула. Коренастый солдат вывернулся из-за спины Самгина, заглянул в лицо ему и сказал довольно громко:

- Это нас, усмиряющих, хотели сковырнуть некоторые злодеи!

И, сделав паузу, он прибавил:

- В очках.

Первый солдат миролюбиво вмешался:

- Ничего неизвестно.

Но коренастый не уступал:

- Жандарм сказал: покушение.

Коренастый солдат говорил все громче, голос у него немножко гнусавил и звучал едко.

"Такие голоса подстрекают на скандалы", - решил Самгин и пошел прочь, к станции, по тропе, рядом с рельсами, под навесом елей, тяжело нагруженных снегом.

Впереди тяжело шагал человек в шубе с лисьим воротником, в меховой шапке с наушниками, - по шпалам тоже шли пассажиры; человек в шапке сдержанно говорил:

- Мало у нас порядка осталось.

- Смятение умов, - поддержал его голос за спиной Самгина.

- Никто никого не боится, - сказал человек в шубе, обернулся, взглянул в лицо Клима и, уступая ему дорогу, перешагнул на шпалы.

У паровоза сердито кричали:

- Где у вас командир?

- Не твое дело. Ты нам не начальство.

- Смотри у меня! Гнусавый голос взвизгнул:

- А что на тебя смотреть, ты - девка? Наплевать мне в твои очки!

"Это он жандарму", - сообразил Самгин и, сняв очки, сунул их в карман пальто.

- Маловато порядка, - сказал человек в лисьей шубе и протяжно зевнул.

Чувствуя себя, как во сне, Самгин смотрел вдаль, где, среди голубоватых холмов снега, видны были черные бугорки изб, горел костер, освещая белую стену церкви, красные пятна окон и раскачивая золотую луковицу колокольни. На перроне станции толпилось десятка два пассажиров, окружая троих солдат с винтовками, тихонько спрашивая их:

- Ну и - пороли?

- А - как же?

- Прикажут - и вас выпорем...

- А - баб - не приходилось? - спросил человек в шапке с наушниками и поучительно, уверенно заговорил, не ожидая ответа: - Баб следует особенно стращать, баба на чужое жаднее мужика...

К перрону подошла еще группа пассажиров; впереди, прихрамывая, шагал офицер, - в походной форме он стал еще толще и круглее.

- Ну, в чем дело? - резко крикнул он; человек в шапке, запахнув шубу, выпрямился, угодливо заговорил:

- Подозревается - крушение хотели устроить...

- Я спрашиваю не вас, - свирепо рявкнул офицер. - Где начальник станции?

Подбежал жандарм в очках, растолкал людей и, задыхаясь, доложил, что начальник разъезда телеграфирует о повреждении пути, требует рабочих.

- Предполагаю злоумышление, ваше благородие, рельсы на стрелке...

- А ты чего смотрел, морда? - спросил офицер и, одной рукой разглаживая усы, другой коснулся револьвера на боку, - люди отодвинулись от него, несколько человек быстро пошли назад к поезду; жандарм обиженно говорил:

- Я, ваше благородие, вчера командирован сюда...

- Командирован, ну и - не зевай! Офицер повернулся спиной к нему:

- Это что за солдаты?

- Бузулукского лезервного батальону из отряда, расквартированного по бунтущей деревне, - скороговоркой рапортовал рослый солдат с мягким, бабьим лицом.

- Бунтующей, дурак! Пошел прочь... Офицер вынул из кармана коробку папирос, посмотрел вслед солдатам и крикнул: