Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

- Пророка Исаии, глава двадцать четвертая! Раскрыв тяжелую книгу, она воткнула в нее острый нос; зашелестели страницы, "взыскующие града" пошевелились, раздался скрип стульев, шарканье ног, осторожный кашель, женщина, взмахнув головою в черном платке, торжественно и мстительно прочитала:

- "Се господь рассыплет вселенную и опустошит ю, открыет лицо ея и расточит живущие на ней".

У плиты, в углу, кто-то глухо зарычал. - "Тлением истлеет земля и расхищением расхищена будет земля", - с большой силой и все более мстительно читала женщина.

- "Восплачет земля"...

Шум около печки возрастал; Марина, наклонясь к Лидии, что-то сказала ей, тогда Лидия, постукивая ключом по столу, строго крикнула:

- Тише!

Сквозь ряды стульев шел человек и громко, настойчиво говорил:

- Так я ж ничего ни розумию! Значала - разсыпле, после - лицо открое... И все это, простите! - известно; земля вже плаче от разрушения средств хозяйства...

Человек был небольшой, тоненький, в поддевке и ярко начищенных сапогах, над его низким лбом торчала щетка черных, коротко остриженных волос, на круглом бритом лице топырились усы - слишком большие для его лица, говорил он звонко и капризно.

- И никак невозможно понять, кто допускае расхищение трудов и зачем царь отказуется править народом...

Неестественно согнувшийся человек выпрямился, встал и, протянув длинную руку, схватил черненького за плечо, - тот гневно вскричал:

- Чего вы хватаетесь!

- Здесь собрались люди...

- Да - я вижу, что люди...

- Побеседовать не о том, о чем говоришь ты, брат...

- Как же не о том?

Кто-то засмеялся, люди сердито ворчали. Лидия встряхивала слабозвучный колокольчик; человек, который остановил черненького капризника, взглянул в угол, на Марину, - она сидела все так же неподвижно.

"Идол", - подумал Самгин.

В переднем ряду встала женщина и веселым голосом крикнула:

- Это Лукин, писарь из полиции, - притворяется, усы-то налеплены...

- Выведите его, - истерически взвизгнула Лидия. Самгину показалось, что глаза Марины смеются. Он заметил, что многие мужчины и женщины смотрят на нее не отрываясь, покорно, даже как будто с восхищением. Мужчин могла соблазнять ее величавая красота, а женщин чем привлекала она? Неужели она проповедует здесь? Самгин нетерпеливо ждал. Запах сырости становился теплее, гуще. Тот, кто вывел писаря, возвратился, подошел к столу и согнулся над ним, говоря что-то Лидии; она утвердительно кивала головой, и казалось, что от очков ее отскакивают синие огни...

- Хорошо, брат Захарий, - сказала она. Захарий разогнулся, был он высокий, узкоплечий, немного сутулый, лицо неподвижное, очень бледное - в густой, черной бороде.

- Брат Василий, - позвала Лидия.

Из сумрака выскочил, побежал к столу лысый человечек, с рыжеватой реденькой бородкой, - он тащил за руку женщину в клетчатой юбке, красной кофте, в пестром платке на плечах.

- Иди, иди, - не бойся! - говорил он, дергая руку женщины, хотя она шла так же быстро, как сам он. - Вот, братья-сестры, вот - новенькая! бросал он направо и налево шипящие, горячие слова. - Мученица плоти, ох какая! Вот - она расскажет страсти, до чего доводит нас плоть, игрушка диаволова...

Доведя женщину до стола, он погрозил ей пальцем:

- Ты - честно, Таисья, все говори, как было, не стыдись, здесь люди богу служить хотят, перед богом - стыда нету!

Он отскочил в сторону, личико его тревожно и радостно дрожало, он размахивал руками, притопывал, точно собираясь плясать, полы его сюртука трепетали подобно крыльям гуся, и торопливо трещал сухой голосок:

- Тут, братья-сестры, обнаружится такое... И, не найдя определяющего слова, он крикнул:

- Ну, начинай, рассказывай, говори - Таисья... Женщина стояла, опираясь одной рукой о стол, поглаживая другой подбородок, горло, дергая коротенькую, толстую косу; лицо у нее - смуглое, пухленькое, девичье, глаза круглые, кошачьи; резко очерченные губы. Она повернулась спиною к Лидии и, закинув руки за спину, оперлась ими о край стола, - казалось, что она падает; груди и живот ее торчали выпукло, вызывающе, и Самгин отметил, что в этой позе есть что-то неестественное, неудобное и нарочное.

- Отец мой лоцманом был на Волге! - крикнула она, и резкий крик этот, должно быть, смутил ее, - она закрыла глаза и стала говорить быстро, невнятно.

- Ничего не слышно, - строго сказала остроносая сестра Софья, а суетливый брат Василий горестно вскричал:

- Эх, Таисья, портишь дело! Портишь! Кормилицын встал и осторожно поставил стул впереди Таисьи, - она охватила обеими руками спинку стула и кивком головы перекинула косу за плечо... - На двенадцатом году отдала меня мачеха в монастырь, рукоделию учиться и грамоте, - сказала она медленно и громко. - После той, пьяной жизни хорошо показалось мне в монастыре-то, там я и жила пять лет.

Смуглое лицо ее стало неподвижно, шевелились только детски пухлые губы красивого рта. Говорила она сердито, ломким голосом, с неожиданными выкриками, Пальцы ее судорожно скользили по дуге спинки стула, тело выпрямлялось, точно она росла.

- Жених был неказистый, рыжеватый, наянливый такой... Пакостник! вдруг вскрикнула она.

- Во-от, вот оно! - с явным восхищением и сладостно воскликнул брат Василий.

Все другие сидели смирно, безмолвно, - Самгину казалось уже, что и от соседей его исходит запах клейкой сырости. Но раздражающая скука, которую испытывал он до рассказа Таисьи, исчезла. Он нашел, что фигура этой женщины напоминает Дуняшу: такая же крепкая, отчетливая, такой же маленький, красивый рот. Посмотрев на Марину, он увидел, что писатель шепчет что-то ей, а она сидит все так же величественно.

"Совершенный идол", - снова подумал он, досадуя, что не может обнаружить отношения Марины ко всему, что происходит здесь.

- Вскоре после венца он и начал уговаривать меня:

"Если хозяин попросит, не отказывай ему, я не обижусь, а жизни нашей польза будет", - рассказывала Таисья, не жалуясь, но как бы издеваясь. - А они - оба приставали - и хозяин и зять его. Ну, что же? - крикнула она, взмахнув головой, и кошачьи глаза ее вспыхнули яростью. - С хозяином я валялась по мужеву приказу, а с зятем его - в отместку мужу...

- Эге-е! - насмешливо раздалось из сумрака, люди заворчали, зашевелились. Лидия привстала, взмахнув рукою с ключом, чернобородый Захарий пошел на голос и зашипел; тут Самгину показалось, что Марина улыбается. Но осторожный шумок потонул в быстром потоке крикливой и уже почти истерической речи Таисьи.

- С ним, с зятем, и застигла меня жена его, хозяинова дочь, в саду, в беседке. Сами же, дьяволы, лишили меня стыда и сами уговорились наказать стыдом.

Она задохнулась, замолчала, двигая стул, постукивая ножками его по полу, глаза ее фосфорически блестели, раза два она открывала рот, но, видимо, не в силах сказать слова, дергала головою, закидывая ее так высоко, точно невидимая рука наносила удары в подбородок ей. Потом, оправясь, она продолжала осипшим голосом, со свистом, точно сквозь зубы: