Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 4)

"Вот", - вдруг решил Самгин, следуя за ней. Она дошла до маленького ресторана, пред ним горел газовый фонарь, по обе стороны двери - столики, за одним играли в карты маленький, чем-то смешной солдатик и лысый человек с носом хищной птицы, на третьем стуле сидела толстая женщина, сверкали очки на ее широком лице, сверкали вязальные спицы в руках и серебряные волосы на голове.

- Ты сегодня поздно, Лиз! - сказала она. Женщина в белом села к свободному столу, звучно ответив:

- Хозяева считают время по своим часам.

- А часы у них всегда отстают, - приятным голосом добавил солдат.

Самгин, спросив стакан вина, сел напротив Лиз, а толстая женщина пошла в ресторан, упрекнув кого-то из игроков:

- Ты ужасно рискуешь! Я считала: ты проиграл уже почти франк.

Лиз - миловидна. Ее лицо очень украшают изящно выгнутые, темные брови, смелые, весело открытые карие глаза, небольшой, задорно вздернутый нос и твердо очерченный рот. Красивый, в меру высокий бюст.

"Похожа на украинку", - определил Самгин, придумывая первую фразу обращения к ней, но Лиз начала беседу сама:

- Мосье - иностранец? О-о, русский? Что же ваша революция? Крестьяне не пошли с рабочими?

- Сколько вопросов, - сказал Самгин, улыбаясь, а она прибавила еще два:

- Революционер? Эмигрант?

- Почему вы так думаете?

- О, буржуа-иностранцы не посещают наш квартал, - пренебрежительно ответила она. Солдат и лысый, перестав играть в карты, замолчали. Не глядя на них, Самгин чувствовал - они ждут, что он скажет. И, как это нередко бывало с ним, он сказал:

- Да, я участвовал в Московском восстании. Он даже едва удержался, чтоб не назвать себя эмигрантом. Знакомство развивалось легко, просто и, укрепляя кое-какие намерения, побуждало торопиться. Толстая женщина поставила пред ним графин вина, пред Лиз - тарелку с цветной капустой, положила маленький хлебец.

- Садитесь за мой стол, - предложила Лиз, а когда он сделал это, спросила:

- Итак? Что же у вас делают теперь? Самгин начал рассказывать о том, что прочитал утром в газетах Москвы и Петербурга, но Лиз требовательно заявила:

- Это - меньше того, что пишут в наших буржуазных газетах, не говоря о "Юманите". Незнакомые люди, это стесняет вас?

Указывая на лысого, она быстро и четко сказала:

- Это - мой дядя. Может быть, вы слышали его имя? Это о нем на-днях писал камрад Жорес. Мой брат, - указала она на солдата. - Он - не солдат, это только костюм для эстрады. Он-шансонье, пишет и поет песни, я помогаю ему делать музыку и аккомпанирую.

Мужчины пожали руку Самгина очень крепко, но Лиз езде более сильно стиснула его пальцы и, не выпуская их, говорила:

- Через десять минут мы должны начать нашу работу. Это - близко отсюда - две минуты. Это займет полчаса...

- Час, - сказал солдат.

- Молчи! Мы - кончим, вернемся сюда, и вы расскажете нам...

Вмещался лысый. Хрипло, сорванным голосом он заговорил:

- Возвращаться - нет смысла. Проще будет, если я там выйду на эстраду и предложу выслушать сообщение камрада о текущих событиях в России.

"Я попал в анекдот, в водевиль", - сообразил -Самгин. И, с огорчением глядя в ласковые глаза, на высокий бюст Лиз, заявил, что он, к сожалению, через час уезжает в Швейцарию. Лиз выпустила его руку, говоря с явной досадой:

- Это я могу понять, там много ваших. Странно все-таки: в Париже немало русских эмигрантов, но они... недостаточно общительны. Вас как будто ее интересует французский рабочий...

Самгин тотчас предложил выпить за французского рабочего, выпили, он раскланялся и ушел так быстро, точно боялся, что его остановят. Он не любил смеяться над собой, он редко позволял себе это, во теперь, шагая по темной, тихой улице, усмехался.

"Случай, о котором не расскажешь друзьям. Хорошо, что у меня нет друзей".

Он размышлял еще о многом, стараясь подавить неприятное, кисловатое ощущение неудачи, неумелости, и чувствовал себя охмелевшим не столько от вина, как от женщины. Идя коридором своего отеля, он заглянул в комнату дежурной горничной, комната была дуста, значит-девушка не спит еще. Он позвонил, и когда горничная вошла, он, положив руки на плечи ее, спросил, улыбаясь:

- Вы можете подарить мне удовольствие, да?

Прищурив острые глаза свои, девушка не сразу поняла вопрос, а поняв, прижалась к нему, и ее ответ он перевел так:

"О, мсье, это всегда приятно, для того, кто умеет!" Быстрые поцелуи ее тоже были остры, они как-то необыкновенно щекотали губы Самгина, и это очень возбуждало его. Между поцелуями она шопотом спрашивала:

- Немножко позднее, мсье, когда кончу дежурство, да? Двадцать пять франков, мсье?

Выскользнув из его рук - исчезла.

"Деловито, просто, никакой лжи", - мысленно одобрил ее Самгин. Он ждал ее недолго, но весьма нетерпеливо. Явилась и, раздеваясь, сказала вполголоса:

- Мне очень лестно, что в Париже, где так много красивых женщин, на все вкусы, мсье не нашел партнерши, достойной его более, чем я. Я буду очень рада, если докажу, что это - комплимент вкусу мсье!

Гибкая, сильная, она доказывала это с неутомимостью и усердием фокусника, который еще увлечен своим искусством и ценит его само по себе, а не только как средство к жизни.

Самгин прожил в Париже еще дней десять, настроенный, как человек, который не может решить, что ему делать. Вот он поедет в Россию, в тихий мещанско-купеческий город, где люди, которых встряхнула революция, укладывают в должный, знакомый ему, скучный порядок свои привычки, мысли, отношения - и где Марина Зотова будет развертывать пред ним свою сомнительную, темноватую мудрость.

"Я, должно быть, единственный, на ком она развешивает эту мудрость, чтоб любоваться ею. Соблазнительна, как жизнь, и так же непонятна".

Думал о том, что, если б у него были средства, хорошо бы остаться здесь, в стране, где жизнь крепко налажена, в городе, который считается лучшим в мире и безгранично богатом соблазнами...

"Для дикарей и полудикарей, на деньги которых он живет и украшается", - напомнил он себе недавнее свое отношение к Парижу.

"Нет, люди здесь проще, ближе к простому, реальному смыслу жизни. Здесь нет Лютовых, Кутузовых, нет философствующих разбойников вроде Бердникова, Попова. Здесь и социалисты - люди здравомыслящие, их задача сводится к реальному делу: препятствовать ухудшению условий труда рабочих". Мысли этого порядка развивались с приятной легкостью, как бы самосильно. Память услужливо подсказывала десятки афоризмов:

"Истинная свобода - это свобода отбора впечатлений". "В мире, где все непрерывно изменяется, стремление к выводам - глупо". "Многие стремятся к познанию истины, но - кто достиг ее, не искажая действительности?"

В мозге Самгина образовалась некая неподвижная точка, маленькое зеркало, которое всегда, когда он желал этого, показывало ему все, о чем он думает, как думает и в чем его мысли противоречат одна другой. Иногда это свойство разума очень утомляло его, мешало жить, но все чаще он любовался работой этого цензора и привыкал считать эту работу оригинальнейшим свойством психики своей.