Максим Горький - Жизнь Матвея Кожемякина

- Ой, господи! - вздыхала Наталья.

- Полосатая, а ноги - длинные, и от неё ничего нельзя спрятать...

Подробно рассказав о лошади, подобной тигру, или ещё о каком-нибудь чуде, он стряхивал с колен облупки картофеля, оглядывался и говорил:

- Шакир, давайте чего-нибудь делать!

- Айда, завод глядим!

На пустыре Борю встречали широкими улыбками, любопытными взглядами.

- С добреньким утречком!

Взмахивая шапкой, Борис Акимович солидно отвечал:

- Здравствуйте, господа! Бог на помощь!

- Благодарим! - отвечали господа, шлёпая лаптями по натоптанной земле.

- Маркуша! Давайте мне работу!

- На-ко, миляга, на! - сиповато говорил Маркуша, скуластый, обросший рыжей шерстью, с узенькими невидными глазками. Его большой рот раздвигался до мохнатых, острых, как у зверя, ушей, сторожко прижавшихся к черепу, и обнажались широкие жёлтые зубы.

- Ты, Боря, остерегайся его! - предупредили однажды Борю мужики. - Он колдун, околдует тебя!

Человек семи лет от роду пренебрежительно ответил:

- Колдуны - это только в сказках, а на земле нет их!

В сыром воздухе, полном сладковатого запаха увядших трав, рассыпался хохот:

- Ах, мать честная, а?

- Маркух - слыхал?

- Нету, брат, тебя...

Полуслепой Иван гладил мальчика по спине, причитая:

- Ой ты, забава, - ой ты, малая божья косточка!

Маркуша тряс животом, а Шакир смотрел на всех тревожно, прищурив глаза.

Кожемякин, с удивлением следя за мальчиком, избегал бесед с ним: несколько попыток разговориться с Борей кончились неудачно, ответы и вопросы маленького постояльца были невразумительны и часто казались дерзкими.

- Нравится тебе у меня? - спросил он однажды. Мальчик взмахнул ресницами, сдвинул шапку на затылок.

- Разве я у вас?

- А как? Дом-от чей? Мой! И двор и завод...

- А город?

- Город - царёв.

Боря подумал.

- Вы что делаете?

- Я? Верёвку, канат...

- Нет, - топнув ногой, повторил Боря, - что делаете вы?

- Я? Я - хозяин, слежу за всеми...

- Вас вовсе и не видно!

- А твой тятя что делал?

- Тятя - это кто?

- Отец, - али не знаешь?

- Отец называется - папа.

- Ну, папа! У нас папой ребятёнки белый хлеб зовут. Так он чем занимался, папа-то?

- Он?

Боря нахмурился, подумал.

- Книги читал. Потом - писал письма. Потом карты рисовал. Он сильно хворал, кашлял всё, даже и ночью. Потом - умер.

И, оглянув двор, накрытый серым небом, мальчик ушёл, а тридцатилетний человек, глядя вслед ему, думал:

"Врёт чего-то!"

В другой раз он осведомился:

- Как мамаша - здорова?

Боря, поклонясь, ответил:

- Благодарю вас, да, здорова.

"Ишь ты!" - приятно удивлённый вежливостью, воскликнул Матвей про себя.

- Не скучает она?

- Она - большая! - вразумительно ответил мальчик.- Это только маленьким бывает скучно.

- Ну, - я вот тоже большой, а скучаю!

Тогда Борис посоветовал ему:

- А вы возьмите книжку и почитайте. Робинзона или "Родное слово", лучше Робинзона!

"Какое родное слово? О чём?" - соображал Матвей.

И каждый раз Боря оставлял в голове взрослого человека какие-то досадные занозы. Вызывая удивление бойкостью своих речей, мальчик будил почти неприязненное чувство отсутствием почтения к старшим, а дружба его с Шакиром задевала самолюбие Кожемякина. Иногда он озадачивал нелепыми вопросами, на которые ничего нельзя было ответить, - сдвинет брови, точно мать, и настойчиво допытывается:

- Почему здесь много ворон?

- Ну, разве это можно знать?

- А почему нельзя? Запрещается?

- Н-нет, - а просто - зачем?

- Вы их любите?

- Ворон-то? Чай, их не едят, чудак ты!

- Чижей тоже не едят, а вы их любите!

- Так они поют!

Казалось, что это удовлетворило Борю, но, подумав, он спросил:

- Разве любят за то, что - можно есть или - что поют?

Кожемякина обижали подобные вопросы, ему казалось, что эта маленькая шельма нарочно говорит чепуху, чтобы показать себя не глупее взрослого.

Однажды Маркуша, сидя в кухне, внушал Борису:

- Кот - это, миляга, зверь умнеющий, он на три локтя в землю видит. У колдунов всегда коты советчики, и оборотни, почитай, все они, коты эти. Когда кот сдыхает - дым у него из глаз идёт, потому в ём огонь есть, погладь его ночью - искра брызжет. Древний зверь: бог сделал человека, а дьявол - кота и говорит ему: гляди за всем, что человек делает, глаз не спускай!

- Вы видали дьяволов? - спросил Боря звонко и строго.

- Храни бог! На что они мне надобны?

- А вы, дядя Матвей, видали?

- Ну вот, - где их увидишь?

Мальчик, нахмурясь, солидно сказал:

- Это вы всё смеётесь надо мной, потому что я - ещё маленький! А дьяволов - никто не видел, и вовсе их нет, мама говорит - это просто глупости - дьяволы...

Он прищурил глаза, оглядывая тёмные углы кухни.

- Если бы они были, и домовые тоже, я уж нашёл бы! Я везде лазию, а ничего нет нигде - только пыль, делаешься грязный и чихаешь потом...

Маркуша, удивлённо открыв рот, затрясся в припадке судорожного смеха, и волосатое лицо его облилось слезами, точно вспотело, а Матвей слушал сиплый, рыдающий смех и поглядывал искоса на Борю, думая:

"Хитрюга мальчонок этот! Осторожно надо с ним, а то и высмеет, никакого страха не носит он в себе, суётся везде, словно кутёнок..."

Было боязно видеть, как цепкий человечек зачем-то путешествует по крутой и скользкой крыше амбара, висит между голых сучьев деревьев, болтая ногами, лезет на забор, утыканный

острыми гвоздями, падает и - ругается:

- Ах, язва, чёрт!

"Без отца, - без начала", - думал Кожемякин, и внимание его к мальчику всё росло.

Задевала песня, которую Боря неугомонно распевал - на земле, на крыше, вися в воздухе.

Не с росой ли ты спустилась,

Не во сне ли ви-жу я,

Аль горя-чая моли-итва

Доле-тела до царя?

- Это про какого царя сложено?

- Который освободил крестьян...

Пристально глядя в лицо ребёнка, Кожемякин тихо сказал:

- Да, вот он освободил людей, а его убили...

Боря с горячим интересом воскликнул:

- На войне?

- Нет, просто так, на улице, бомбой...

- Этого не бывает! - сказал мальчик неодобрительно и недоверчиво. Царя можно убить только на войне. Уж если бомба, то, значит, была война! На улицах не бывает бомбов.

Кожемякин смущённо замолчал, и острое чувство жалости к сироте укололо полуживое сердце окуровского жителя.

"А вдруг окажется, что и родители твои к войне этой причастны?" подумалось ему.

Отношение матери к сыну казалось странным, - не любит, что ли, она его?

Однажды Боря вдруг исчез со двора. Шакир и Наталья забили тревогу, а постоялка сошла в кухню и стала спокойно уговаривать их:

- Ничего страшного нет, - придёт! Он привык бегать один.

- Ай, матушка! - суетясь, точно испуганная курица, кудахтала Наталья. - Куда ему бегать? Как это можно! Город-от велик, и собаки в нём, и люди пьяные, а и трезвый злой человек - диво ли?