Максим Горький - Жизнь ненужного человека

Аким Грохотов, благообразный человек с подвижным лицом актёра, заметил:

- И я таких знаю. В молодости он кверху ногами ходит, а как придут серьёзные года, гуляет смирно вокруг своей жены и, пропитания ради, хоть к нам в охрану готов. Закон природы!..

- Есть среди них, которые, кроме революции, ничего не умеют делать, это самые опасные! - сказал Мельников.

- Д-да! - точно выстрелив, воскликнул Красавин, жадно раскидывая свои косые глаза.

Однажды Пётр, проигравшийся в карты, устало и озлобленно спросил:

- Когда кончится вся эта наша канитель?

Соловьев поглядел на него и пожевал толстыми губами.

- Нам о таком предмете не указано рассуждать. Наше дело простое - взял опасное лицо, намеченное начальством, или усмотрел его своим разумом, собрал справочки, установил наблюдение, подал рапортички начальству, и как ему угодно! Пусть хоть с живых кожицу сдирает - политика нас не касается... Был у нас служащий агент, Соковнин, Гриша, он тоже вот начал рассуждать и кончил жизнь свою при посредстве чахотки, в тюремной больнице...

Чаще всего беседы развивались так.

Веков, парикмахер, всегда одетый пёстро и модно, скромный и тихий, сообщал:

- Вчера троих арестовали...

- Экая новость! - равнодушно отзывался кто-нибудь. Но Веков непременно желал рассказать товарищам всё, что он знает, в его маленьких глазках загоралась искра тихого упрямства, и голос звучал вопросительно.

- На Никитской, кажется, господа революционеры опять что-то затевают очень суетятся...

- Дурачьё! Там все дворники учёные...

- Однако, - осторожно говорил Веков, - дворника можно подкупить...

- И тебя тоже. Всякого человека можно подкупить, дело цены...

- Слышали, братцы, вчера Секачев семьсот рублей выиграл?

- Он передёргивает.

- Д-да, не шулер, а молодой бог...

Веков оглядывался, конфузливо улыбаясь, потом молча и тщательно оправлял свой костюм.

- Новая прокламация явилась! - сообщал он в другой раз.

- Много их! Чёрт их знает, которая новая...

- В них большое зло.

- Ты читал?

- Нет. Филипп Филиппович говорил - новая, и сердится.

- Начальники всегда сердятся, - закон природы! - вздыхая, замечал Грохотов.

- Кто читает эти прокламации!

- Ну - читают! И даже очень...

- Так что? Я тоже читал, а брюнетом не сделался, как был, так и есть рыжеватый. Дело не в прокламациях, а в бомбах...

- Прокламация - не взорвёт...

Но о бомбах не любили говорить, и почти каждый раз, когда кто-нибудь вспоминал о них, все усиленно старались свести разговор на другие темы.

- В Казани на сорок тысяч золотых вещей украдено!

Кто-нибудь оживлённо и тревожно справлялся:

- Поймали воров?

- Поймают! - с грустью предрекал другой.

- Ну, когда ещё это будет, а той порою люди поживут с удовольствием...

И всех охватывал туман зависти, люди погружались в мечты о кутежах, широкой игре, дорогих женщинах.

Мельников более других интересовался ходом войны и часто спрашивал Маклакова, внимательно читавшего газеты:

- Всё ещё бьют нас?

- Бьют.

- Какая же причина? - недоумённо, выкатывая глаза, восклицал Мельников. - Народу мало, что ли?

- Ума не хватает! - сухо отзывался Маклаков.

- Рабочие недовольны. Не понимают. Говорят - генералы подкуплены...

- Это наверное! - вмешался Красавин. - Они же все не русские, - он скверно выругался, - что им наша кровь?..

- Кровь дешёвая! - сказал Соловьев и странно улыбнулся.

Вообще же о войне говорили неохотно, как бы стесняясь друг друга, точно каждый боялся сказать какое-то опасное слово. В дни поражений все пили водку больше обычного, а напиваясь пьяными, ссорились из-за пустяков. Если во время беседы присутствовал Саша, он вскипал и ругался:

- Выродки! Вы ничего не понимаете!

В ответ ему иные улыбались извиняющейся улыбкой, другие хмуро молчали, иногда кто-нибудь негромко говорил:

- За сорок рублей в месяц не много поймёшь...

- Вас уничтожить надо! - взвизгивал Саша. Многие болели постоянным страхом побоев и смерти, некоторым, как Елизару Титову, приходилось лечиться от страха в доме для душевнобольных.

- Играю вчера в клубе, - сконфуженно рассказывал Пётр, - чувствую - в затылок давит и спине холодно. Оглянулся - стоит в углу высокий мужчина и смотрит на меня, как будто вершками меряет. Не могу играть! Встал из-за стола, вижу - он тоже двигается в углу. Я - задним ходом да бегом по лестнице, на двор, на улицу. А дальше не могу идти, - не могу! Всё кажется, что он сзади шагает. Крикнул извозчика, еду, сижу боком, оглядываюсь назад. Вдруг он откуда-то появился впереди и шагает через улицу, прямо перед лошадью - может, это не он, да тут уж не думаешь - ка-ак я закричу! Он остановился, а я из пролётки прыгнул да - бегом. Извозчик - за мной. Ну, и бежал я, чёрт возьми!

- Бывает! - улыбаясь, сказал Грохотов. - Я этак-то спрятался однажды во двор, а там ещё страшнее. Так я на крышу залез и до рассвета дня сидел за трубой. Человек человека должен опасаться, - закон природы...

Красавин пришёл однажды бледный, потный, глаза его остановились, он сдавил себе виски и тихо, угрюмо сообщил:

- Ну, за мной пошли...

- Кто?

- Ходят, - вообще...

Соловьев попробовал успокоить его:

- Все люди ходят, Гаврилушка...

- Я по шагам слышу - это за мной.

И более двух недель Евсей не видел Красавина.

Шпионы относились к Климкову добродушно, и если порою смеялись над ним, этот смех не оскорблял Евсея. Когда же он сам огорчался своими ошибками, они утешали его:

- Привыкнешь! Пройдёт!

Он плохо понимал, когда шпионы занимаются своими делами, ему казалось, что большую часть дня они проводят в трактирах, а на разведки посылают таких скромных людей, как он.

Ему было известно, что сзади всех, кого он знает, стоят ещё другие шпионы, отчаянные, бесстрашные люди, они вертятся среди революционеров, их называют провокаторами, - они-то и работают больше всех, они и направляют всю работу. Их мало, начальство очень ценит таких людей, а уличные шпионы единодушно не любят их за гордость и завидуют им.

Однажды Грохотов указал Евсею на улице одного из таких людей.

- Глядите, Климков!

По тротуару шёл высокий плотный мужчина с белокурыми волосами. Волосы он зачесал назад, они красиво падали из-под шляпы на плечи, лицо у него было большое, благородное, с пышными усами. Одетый солидно, он оставлял впечатление важного, сытого барина.

- Вот какой! - с гордостью сказал Грохотов. - Хорош? Гвардия наша, да-а! Двенадцать человек бомбистов выдал, сам с ними бомбы готовил - хотели министра взорвать - сам их всему научил и выдал! Ловко?

- Да-а! - сказал Евсей, удивлённый солидностью этого человека.

- Вот они какие, настоящие-то! - говорил Грохотов. - Он сам в министры годится, - имеет фигуру и лицо! А мы что? Голодного барина нищий народ...