Максим Горький - Жизнь ненужного человека

- А из охраны сказали - не знаем, не служил такой...

- Неправда! - воскликнул Евсей тоскливо и растерянно.

Со двора вошли двое молодых парней, и один спросил сторожа:

- Который неизвестный?

- Вот этот.

Климков вышел на двор, сунув сторожу монету и повторяя с бессильным упрямством:

- А всё-таки это Зарубин...

- Как хотите! - сказал старик, встряхивая горбом. - Только если бы так, то его узнали бы другие, вот вчера ходил агент, тоже искал кого-то убитого, а не признал вашего-то, хотя почему его не признать?

- Какой агент? - спросил Евсей.

- Полный, лысый, ласковый по голосу...

"Соловьев!" - догадался Евсей, тупо глядя, как тело Зарубина укладывают в белый некрашеный гроб.

- Не лезет! - пробормотал один из парней.

- Согни ноги-то, чёрт...

- Крышка не закроется...

- Боком клади, ну!

- А вы не охальничайте, ребята! - спокойно сказал старик.

Парень, державший голову трупа, сапнул носом и сказал:

- Это сыщик, дядя Фёдор...

- Мёртвый человек - никто! - поучительно заметил горбатый, подходя к ним.

Парни замолчали, продолжая втискивать упругое смуглое тело в узкий и короткий гроб.

- Да вы, дурачьё, возьмите другой гробок! - сердясь воскликнул горбатый.

- Чай, всё равно! - сказал один из парней, а другой хмуро добавил:

- Не велик барин...

Евсей пошёл со двора, унося в душе горькое чувство обиды за Якова. И вслед ему - он ясно слышал это - горбун говорил парням, убиравшим труп:

- Тоже что-то нехорошо. Пришёл, говорит: знаю! Может, он этого дела хозяин? Ребята!

И почти одновременно два голоса ответили:

- Тоже шпион, видно...

- Нам-то что?..

Климков быстро вскочил в пролётку, крикнув извозчику:

- Скорее...

- Куда теперь?

Не сразу и тихо Евсей сказал:

- Прямо...

В голове у него тупо стучали обидные мысли:

"Как собаку зароют его... И меня так же..."

Встречу ему двигалась улица, вздрагивали, покачиваясь, дома, блестели стёкла, шумно шли люди, и всё было чуждо.

"Уничтожу Сашку... сейчас пойду и застрелю..."

Отпустив извозчика, он вошёл в ресторан, в котором Саша бывал редко, реже, чем в других, остановился перед дверью комнаты, где собирались шпионы, и сказал себе:

"Сразу, как увижу, выстрелю..."

Тихонько, дрожащею рукою, он постучал в дверь и, ощупывая в кармане револьвер, застыл в холодном ожидании.

- Это кто? - спросили из-за двери.

- Я, - сказал Евсей.

Тогда дверь немножко приотворилась, в щели мелькнул глаз и красноватый маленький нос Соловьева.

- А-а-а? - удивлённо протянул он. - А был слушок, что тебя убили...

- Нет, не убили! - сердито отозвался Климков, снимая пальто.

- Запри дверь... Говорили, что, будто, шёл ты с Мельниковым...

Он внимательно жевал ветчину, это мешало ему говорить, жирные губы медленно выпускали равнодушные слова и чмокали.

- Значит, неверно, что ты с Мельниковым ходил?

- Почему неверно? - спросил Евсей.

- Да вот... живёхонек ты, а ему плохо... Видел я его вчера...

- Где?

Шпион назвал больницу, в которой Евсей только что был.

- Зачем он там? - безучастно осведомился Климков.

- А такая история, ударил его казак шашкой по голове, и лошади потоптали. Как это случилось и почему - неизвестно. Сам он лежит без памяти, доктор сказал - не встанет...

Соловьев налил маленькую рюмку какой-то зелёной водки, посмотрел её на свет, прищурив глаз, выпил и спросил Евсея:

- Где же это ты скрываешься, а?

- Я не скрываюсь...

Где-то в коридоре упала тарелка, Евсей вздрогнул и, вспомнив, что позабыл вынуть револьвер из кармана пальто, встал на ноги.

- Саша очень на тебя зубы точит...

В глазах Евсея проплыл злой и красный диск луны, окружённый облаком пахучего лилового тумана, ему вспомнился гнусавый, командующий голос, жёлтые пальцы костлявых рук.

- Он не придёт сюда?

- Не знаю...

Лицо у Соловьева лоснилось, он, видимо, был чем-то очень доволен, улыбался чаще, чем всегда, в голосе его звучала небрежная ласка барина, это было противно Евсею.

Метались, разбивая одна другую, несвязные думы:

"Все вы сволочи. Мельникова жалко. Значит, этот жирный не хотел признать Якова. Почему?"

- Вы Зарубина видели?

- Это какого? - подняв брови, спросил Соловьев.

- Знаете.

- Да, да, да... Как же! Видел...

- А почему вы не сказали там, что знаете его? - строго спросил Евсей.

Старый шпион приподнял лысую голову и с удивлением, насмешливо спросил:

- Ка-ак?

Евсей повторил вопрос, но уже мягче.

- Это дело не твоё, милый мой, ты так и знай! Жалеючи твою глупость, я тебе скажу, что нам дураки не нужны, мы их не знаем, не понимаем, не узнаём. Это тебе надо помнить ныне, и присно, и на всю жизнь. Пойми и привяжи язык верёвкой...

Маленькие глазки Соловьева светились холодно, как две серебряные монетки, и голос обещал злое, жестокое. Шпион грозил коротким, толстым пальцем, жадные, синеватые губы сурово надулись, но это было не страшно.

"Всё равно, - думал Евсей, - все они - одна шайка, - всех надо..."

Он подскочил к своему пальто, выхватил из кармана револьвер, направил дуло на Соловьева и глухо крикнул:

- Ну...

Старик колыхнулся, сполз с кресла на пол, одной рукой он схватил ножку стола, другую протянул к Евсею и громким шёпотом забормотал:

- Не... не надо!.. Милостивый государь... не троньте!

Климков нажимал пальцем курок всё туже, туже, и от усилия у него холодела голова, шевелились волосы.

- Я - женюсь завтра... Никогда не буду... - шуршали в воздухе тяжёлые, трусливые слова. На подбородке шпиона блестел жир, и салфетка на груди его дрожала.

Револьвер не стрелял, Евсею было больно палец, и ужас, властно охватывая его с головы до ног, стеснял дыхание.

- Могу дать вам денег! - быстрее зашептал Соловьев, - ничего не скажу...

Климков размахнулся, бросил револьвер в лицо шпиона, схватил пальто, побежал. Его догнали два слабых крика:

- Ай, ай...

И, точно пиявки, впились ему в затылок, окрыляя бешеной силой ужаса.

Они гнали его долго, и всё время ему казалось, что сзади него собралась толпа людей, бесшумно, не касаясь ногами земли, бежит за ним, протягивая к его шее десятки длинных, цепких рук, касаясь ими волос. Она играла им, издевалась, исчезая и снова являясь, он нанимал извозчиков, ехал, спрыгивал с пролётки, бежал и снова ехал, она же всё время была близко, невидимая и тем более страшная.

Стало легче, когда он увидал перед собой тёмную узорную стену деревьев и голые сучья, протянутые встречу к нему. Он быстро нырнул в их толпу, крепко стоявшую на земле, и пошёл среди неё, двигая руками сзади себя, как бы желая плотнее сдвинуть деревья за своей спиной. Спустился в овраг, сел там на холодный песок, снова встал и пошёл вдоль оврага, тяжело дыша, потный и пьяный от страха. Но скоро увидал впереди просвет, осторожно прислушался, бесшумно сделал ещё несколько шагов, выглянул, - перед ним тянулось полотно железной дороги, за насыпью снова стояли деревья, но они были редкие, мелкие, и сквозь их сети просвечивала серая крыша какого-то здания.