Я Горбов - Все отношения

"Перед ним обрисовалась дверь, на которую падал мерцающий свет уличного фонаря. В прихожей же, куда он проник, и где электричество еще не включили, этот мерцающий проходивший сквозь стекла двери свет порождал полумрак. Денис подумал, что может быть умирающие, когда боль и страх утихли, перед самым уже уходом, задерживаются на мгновение в таком вот мерцающем, состоящем из ряда вспышек и потуханий мире. Но уже чья-то рука включила свет, и Денис различил ни в чем не изменившуюся за годы его отсутствия прихожую. Чтобы избежать возможного любопытства швейцарихи, он поскорей шагнул к лестнице и начал подниматься по деревянным ее ступенькам. Одна из них должна была скрипнуть и так как она не скрипнула, Денис подумал, что (10-ти, 15-ти, 20-ти лет? - Л. А.) было достаточно чтобы ее починить. Перед дверью Денис еще раз заколебался. Кого он {196} увидит? Что скажет? Возможно ведь, что в квартире живут другие, ему неизвестные люди, которые сами ничего о нем не знают. И тогда, в одно мгновение, всякая надежда вступить во владение моральным сокровищем исчезнет. Он нажал на кнопку звонка и до того, как раздались шаги, успел с необычайной ясностью сделать сравнение между этими мгновениями и тем, что с ним было за эти (10, 15, 20? Л. А.) лет. Смиренно и робко он прошептал: я хорошо сделал, что вернулся, я прав, мне непременно надо было вернуться. Дверь распахнулась и Денис увидал Анну. - "Что вам угодно?" - спросила она, до того, как его узнала. И тотчас же в глазах ее мелькнул страх, к которому примешивалось что-то неопределенное: не то упрек, не то мольба. Денис вошел и Анна, не спуская с него глаз, стала пятиться, слегка, точно защищаясь, протянув перед собой руки. Упершись в стану она приложила их к сердцу и Денис увидал, как по щекам ее потекли слезы. "Анна", - сказал Денис. Она ничего не ответила. Ее душила спазма. В следующую секунду ему пришлось ее поддержать, иначе она упала бы. Но, как то было в комиссариате, лет (10, 15, 20? - Л. А.) тому назад, она справилась с собой почти мгновенно. Она виновато улыбнулась и прошептала: "Это ничего, это пройдет", - и, взяв Дениса за руку, увлекла его в столовую. Первое, что он увидал, были старинные часы, и то, что маятник мерно раскачивался, показалось Денису почти угрозой".

Должен признаться, что прочтя это я просто не смел ни о чем думать. И чтобы ни о чем не думать, поспешил возобновить чтение. Я подчинился. Подчинение не снимает ли оно ответственности?

"Денис подумал, что ему надо попросить прощения, - заговорил Аллотов текст, - но тут же ему показалось, что это слишком условно, слишком поверхностно, что это не соответствует ни его собственным чувствам, ни тем, которые он угадывал в Анне. Снова он промолчал. За эти (10, 15, 20? - Л. А.) лет Анна изменилась, конечно, но не очень. Немного, может быть пополняла, - что скорей ей шло, - едва различимый морщинки, кажется, собрались возле глаз, у края губ, - но только нежней, только мягче делалось от этого ее выражение. - "Ты боишься?" - спросил, наконец, Денис, как бы отзываясь на собственную догадку.

- "Да, - прошептала Анна, - я не знаю, как теперь все будет".

- "Что будет? Ты больше меня не хочешь? Ты разлюбила? Ты не можешь забыть, что я ушел?" - "Я думала, что ты ушел навсегда, что ты не вернешься, что ты умер, и вышла замуж". - "Ты вышла замуж?" - спросил он, покорно, считая, что возмездие заслужено. Незаслуженным конечно было мучение Анны, и теперь надо было все сделать, чтобы его смягчить. - "За кого ты вышла замуж?" - произнес он. - "За Джиованни Джиованнини", прошептала она, еле слышно. - "Джиованни {197} Джиованнини? Кто это?" "Часовщик". - "Ах да, - подумал Денис, - я его позвал, чтобы починить часы как раз накануне''. - "Он мне помог, - продолжала Анна, все так же тихо, с двумя детьми мни было очень трудно. Он меня спас. Сначала я заболела. Он обо всем заботился". - "А дети?" - "Роза вышла замуж. Максим работает с Джиованни, в его магазине. Они придут через полчаса. Я готовлю им обед". Было ли это намеком на то, что ему надо уйти? Денис не мог догадаться. Его единственной целью теперь было причинить Анне как можно меньше мучения. Совсем не причинить мучения было невозможно. С другой стороны ему хотелось дать понять, что он берет на себя всю ответственность за свой поступок. Никакого смягчения приговора он не хотел. Он был готов нести всю тяжесть своей вины до последнего своего вздоха. Решение должно было быть найденным без промедления и стать окончательным. - "Это и будет моим сокровищем", сказал он себе. - "Ты любишь Джиованни?" - спросил он, не отдавая себе отчета в том, что из всех возможных вопросов этот был самым жестоким. "Нет, - ответила Анна, - но я не могу... я не могу...".

- Аллот, - подумал я, Аллот, понимали ли вы, когда писали это, что вы пишете?

"Чего ты не можешь?" -- продолжал Денис. - "Почему ты ушел? - ответила Анна вопросом на вопрос, - из-за женщины?"

- "Нет, никакой женщины не было. Я не знаю, почему я ушел".

- "И что ты все это время делал?" - "Все. И везде побывал".

- "И почему ты вернулся?" - "Потому, что я ошибся уходя". - "Ты меня любишь?" - "Люблю". - "Тогда уйди еще раз. Я с собой справлюсь, никто ничего не заметит. И ты никому ничего не говори. Знать будем мы двое. Да?" - "Да". - Денис смотрел на нее и с удивлением, и с восхищением, и с благодарностью. Чем большей была на его плечах тяжесть, тем ему было проще. Встав, он направился к выходу. Анна смотрела на него, не двигаясь. Когда он уже открывал дверь, она, показалось ему, сделала какое-то движение руками, точно хотела - и не решалась - их поднять. Он вышел и закрыл за собой дверь".

Стояло потом слово: "конец". Ниже было приписано: "о том, что предпринял Денис, сведений еще не поступило. Когда они поступят? 10, 15, 20?". На отдельном листке, приклеенном к папке, было написано:

"Вассершлаг (это был издатель, с которым, как я знал, Аллот поддерживал отношения) утверждает, что из этой повести можно сделать целый роман. Но, наверно, я умру раньше".

{198}

45.

Мне писал Аллот, не обо мне. Писал как пишут письма. При этом даже не зная, прочту ли я его письмо-новость, так как не знал, появлюсь ли я вообще когда-нибудь. Несмотря на это, он явно, все время, каждое выводя слово, был обращен в мою сторону! И я подумал, что давать мне такого рода приказания, не могло не приносить ему удовлетворения. Может быть это было его единственным удовлетворением! Что несколько его стесняло, так это сроки. Не спрашивал ли он себя, время от времени: 10, 15 или 20 лет? Что до всего остального, - характеры, действие, обстановка, даже пейзажи, - он всем этим располагал как хотел, не испытывая, по-видимому, ни малейшего затруднения. В одном отношении его проницательность оказалась безупречной: он подчинил своего Дениса Далле чужой воле, угадав, что я тоже подчинился чужой воле, больше чем угадав, зная, что именно так было. Независимо от фантасмагорической и произвольной перетасовки и измышленных дополнений повесть Аллота была повестью обо мне. Я был в центре его "сюжета"! И даже если, прислушавшись к совету Вассершлага, он предпринял бы переделку этой повести в роман, сохранив только отправную точку, все равно главным было бы то, что случилось со мной и тогда-то вот именно я стал подозревать, что настоящий роман придется писать не ему, а мне!