Петр Боборыкин - Китай-город

— Сеня! — первая увидала его Любаша, бросила салфетку, не утеревшись, и вскочила из-за стола.

— Опять тринадцать будет! — крикнула девица Селезнева.

Приживалку посадили на прежнее место. Было немало хохоту. Новый гость пожал руку Марфе Николаевне, Любаше, ее брату и шурину. Его посадили рядом с Анною Серафимовною.

Их перезнакомили. Действительно, он приходился в одинаковом дальнем родстве и покойному мужу Марфы Николаевны, и ей самой, и, стало быть, и Анне Серафимовне. Тетка припомнила племяннице, что они "с Сеней" игрывали и даже «дирались», за что Сеню раз больно «выдрали». Анна Серафимовна незаметно, но внимательно оглядела его.

— Как вас звать? — тихо спросила она под шум голосов и стук ножей.

— Купеческий брат Любим Торцов, — пошутил он. Говор его не то что отзывался иностранным акцентом, а звучал как-то особенно, пожестче московского.

— Нет, по отчеству?

— Тихоныч! — уже совсем по-купечески произнес он и даже на «о» сильнее, чем она произносила.

Это ей понравилось.

— Вы на Волге все жили? — спросила она.

— На Волге… десять лет невступно.

— Ведь я старше вас? — ласково выговорила она и в первый раз подольше остановила на нем свои глаза.

Рубцов тоже уставил глаза в ее брови: он таких давно не видал.

— Ну, вряд ли, — бойко, немного хриповатым голосом ответил он… — Мне двадцать шестой пошел. Я вот Митрофана на два года моложе.

— А я вас на два года старше…

Ей и то почему-то было приятно, что она старше его… На вид он смотрел тридцатилетним.

— И вы, — продолжала она понемногу спрашивать, — давно с Волги-то?

— …Да семь годов будет… Аттестат зрелости не угодил получить. Вы нешто не слыхали? Отец в делах разорился в лоск… И мать вскорости умерла. Сестра в Астрахани замужем. Вот я, спасибо доброму человеку, и уехал за море.

— В Англии всё были?

— И в Америке тоже. Какие крохи оставались — я махнул на них рукой… Да вы что же все про меня? Вы лучше про себя расскажите. Вон вы, сестричка, какая… Вы не обидитесь? Я вас, помню, так звал.

— Зовите… И по какой же вы там части?

— Да по всякой… Кой-чему научился как следует. Из фабричного дела — суконное знаю порядочно.

— Суконное? — вскричала Анна Серафимовна.

— А что?

— Как это славно!

— Не хотите ли меня брать?

— Что же?

— Смотрите! Дорог я!

Он рассмеялся, и она с ним. Им стало ловко, весело, они сейчас почувствовали, что во всем обеде только между собою и могут вести они разговор людей, понимающих друг друга. Появление этого «братца» сегодня — после сцены в амбаре, пред открывающейся перед нею вереницей деловых забот и одиночества — разом освежило Анну Серафимовну… Недаром, точно по предчувствию, спешила она к тетке. Ей, конечно, было бы приятнее найти в Семене Тихоновиче побольше изящества в манерах и в говоре; но и так он для нее был подходящий человек… В нем она учуяла характер и живой ум. Такой малый не выдаст… Остался мальчиком в погроме дел отца, не пропал, учился, побывал в Америке… Не шутка! И все-таки не важничает, не тычет в нос заграницей, говорит сильно на «о», напоминает ей своим тоном детство. Да еще моложе ее на два года!..

Любаша с прихода Рубцова заметно притихла. Она прислушивалась к разговору его с Анной Серафимовной, начала насмешливо улыбаться, от жареного — подавали индейку, чиненную каштанами, — отказалась и сложила даже руки на груди, а рот вытерла старательно салфеткой. Она не нападала на этого «братца» так смело, как на шурина, а больше отшучивалась.

За пирожным — яблочный пирог со сливками — Рубцов, видя, как она пустила шарик в нос одному из техников, сказал ей тоном взрослого с девочкой:

— Без пирожного оставим!.. Который годок-то?

— Двадцать лет! — ответила она и хотела ему показать язык.

— Хорошо, что я сегодня здесь около бабушки сижу, — обратился он к Анне Серафимовне, — а то кузиночка-то все книжками меня пужает. Все насчет обмена веществ… Штофвексель. [34] Обмен веществ (от нем.: Stoffwechsel). Из физиологии-с!..

— Я вижу, что тебе хорошо там — присоседился, — подхватила Любаша и начала шептаться с подругами.

Все три девицы встали из-за стола, гремя стульями. Любаша, когда приходилось «прикладываться» — так она называла целование руки у матери, — не могла не заметить Рубцову и Анне Серафимовне:

— Вас теперь, я вижу, и водой не разольешь.

— Что мы, собаки, что ли? — возразил Рубцов. — Эх, кузиночка! А еще Гамбетту видели живого.

Все перешли в гостиную; но Любаша и остальная молодежь, видя, что Рубцов отошел к окну вместе с Анною Серафимовною, потащила всех в мезонин, где помещался бильярд. Митроша сел с шурином играть в карты в вист. Для этого приглашена была одна из приживалок — майорша. Марфа Николаевна отдыхала после обеда с полчасика. За стол сели поздно, и глаза у ней слипались.

Она тихо подошла к племяннице, взяла ее за плечи, поцеловала в лоб и поглядела на Рубцова, стоявшего немного поодаль.

— Видишь, Сеня, сестрица-то у тебя какая?

И старуха нежно погладила племянницу по волосам. Глаза Анны Серафимовны так и горели в полусвете гостиной, где лампа и две свечи за карточным столом оставляли темноту по углам.

Рубцов загляделся на свою "сестрицу".

— Вам, тетенька, бай-бай? — спросила Анна Серафимовна.

— Я на полчасика… Ты посидишь?

— Детей я не видала с утра.

— Не съедят… Ну, я пойду, велю вам сладенького подать.

Тут только Анна Серафимовна вспомнила про ананас. Его сейчас принесли. Тетка была тронута и сказала шепотом:

— Пускай постоит! Тем не стоит давать.

Согнутая спина старухи, с красивыми очертаниями головы, исчезла в дверях следующей комнаты.

Рубцов указал Анне Серафимовне на два кресла у окна.

— Курите?

— Нет!

— Папенька не позволял? Он ведь на этот счет строг был.

— И у самой охоты не было.

Ей делалось все ловчее с ним и задушевнее, хотя он и не смотрел особенно ласково. Домашние обиды и дрянность мужа схватили ее за сердце, но она подавила это чувство. Она не станет ему изливаться. После, может быть, когда сойдутся совсем по-родственному.

— У вас сколько же деток? — спросил он, закуривая собственную хорошую сигару.

— Двое: мальчик и девочка.

— Красные детки? — Про мужа он не стал расспрашивать — она догадалась почему; сказал только вскользь: — Супруга вашего показали мне раз на выставке, в Париже.

Однако она сообщила ему, между прочим, когда подали им фрукты и конфеты, что берет все дело в свои руки.

— Ой ли? — вскрикнул он и встал.

Тут он расспросил ее про размеры дела, про мануфактуры мужа и про ее суконную фабрику. О фабрике она говорила больше и заохотила его посмотреть, и про свою школу упомянула.