Нина Горланова - Коса с небес

В общем-то они погибли не такими уж молодыми. Сколько Юля себя помнит, их всегда звали по отчеству: "Георгиевна, не осталось ли у тебя капустной рассады?", "Борисыч, тебе только по выходным бог выпивать разрешает?"

Арсик рос болезненным. Однажды ночью Сергей проснулся от странного звука. Сначала подумал, что мышь шуршит чем-то, но звук шел от Юли. Она во сне сучила ногами, а кожа сухая - звук шел такой, словно мяли целлофан. Она вся извелась. Что же делать?

- Арсик, Арсик, я здесь, - пробормотала жена во сне, хотя сын спокойно спал, но, может быть, перекликался с ней из своего сна.

Сергей понял: пора покупать машину. Сына по врачам возить. Деньги были: тесть и теща оставили на книжке шесть тысяч. И племянник Олимпиевны как раз продает старую "Волгу".

И купили машину, и возили сына от одного светила к другому, и стал он поправляться. Но в два с половиной года потерял сознание на кухне. И его на "скорой" увезли в больницу. В советскую эпоху только до года ребенка госпитализировали с матерью, а потом родителей уже не брали.

Арсик очнулся в незнакомом месте: червяки какие-то прозрачные вползали в него через руки. Он хотел убежать, но оказалось: привязан к постели.

- Волк, дай чаю! - обратился он для настраивания отношений к белому халату и теснее прижался к стене, чтоб за бочок не ухватили.

- Волк, - усмехнулась медсестра, - ты сказку про Машу и медведей слышал, да? А я на медведя не похожа... Но неужели у меня такой кусачий взгляд? На этой работе нам знаешь как мало платят...

Что мы такого с Юлямой сделали, - думал Арсик. - За что? А, понял, я жука в огороде нашел и сломал. Но я его похоронил. Но жук тоже богу нужен... Юляму от меня спрятали: увезли к дядьке по имени сухарь или сахар... Захар! Он с немытым запахом и бегает за мухами с топором в конце улицы. А папа-то уже бежит и крыльями-погонами машет! Дядьке сейчас будет"... И Арсик заерзал под капельницей.

На самом деле Юля в это время сидела у врача.

- Ваш сын уже очнулся. Потому что вы пришли! А дети, о которых не спрашивают родители-алкоголики, часто так и не выходят из комы. В чем тут дело, я не знаю. Казалось бы, дети в коме ведь не знают, пришли к ним родители или нет.

Юля посмотрела на врача: рыхловатый, обыкновенный, а побежит доносить, так сразу станет спортивного вида. Нет, этот не побежит. Впрочем, как знать! Но все равно скажу.

- Бог все знает, - скороговоркой пробормотала она и добавила: - Если сын очнулся, я его заберу.

Врач сделал такой вид, словно при нем сказали неловкость: отвлеченно посмотрел в окно, потом освежил порядок бумажек на столе.

- Не понимаю я верующих. Как с этим жить? - спросил он.

- А сны вам понятны? Живем же с этим... А жизнь сама вам понятна?

- Ну, волны какие-нибудь от родителей идут, лучи полезные... к коматозникам. Науке еще неизвестные. А им же немного надо, детям, жизнь которых на волоске висит.

"Фанатичка какая-то, - подумал он с тоской, - отпущу-ка я этих фанатиков, а то... затянут нас в какую-нибудь историю. Уж с такой внешностью могла бы и более земные радости испытывать, то есть вкушать. А старина Гиппократ тут, со своей клятвой, меня бы понял - такие, как эта, излечатся одним пронзительным самовнушением".

Арсик думал: можно отсюда удрать - из врачей? Охапки слов жужжали, как пчелы, он ловил их и расставлял по местам. Вот этот, который похож на Николая Угодника, врач, потому что сказали: "Придет врач и переведет тебя в палату". Слово "палата" чем-то продолговатым, как махровое полотенце, позыкивало вокруг головы. Оказалось же: просто комната с дядьками. Лежат, матерятся, и никто им язык не отрежет.

- Так вы сами себе же хуже делаете, что Богородицу не любите, попытался он им помочь.

Они на минуту-час-миг утихли, а потом прозвучал голос:

- В семинарию вам, молодой человек, пора поступать.

Арсик не понял. Семинария - семь нар? Нары-то дома были, но одни. На них лук сушили, а шелухой от лука красили на Пасху яйца. Ну, опять они по-матерному!.. Вот желтые червотрубки напустят на вас, узнаете! В это время вошел голос в черном халате:

- Арсений Лукоянов! Вот одежда - мама за тобой пришла.

Двое мужчин потянулись вслед - посмотреть, какая мамаша у будущего семинариста. Посмотрели и рассказали так:

- На сектантку не похожа совсем! Вы кости видели - по семнадцать копеек продаются? Вот только красивые такие, зашлифованные...

- Лучше бы была, как мешок пшеницы хороший, - вздохнул один из терапевтических мыслителей. - Такая как ляжет, как придавит! - И голос его мечтательно оборвался.

После этой короткой дискуссии о сути женской красоты, где участвовал неявно сам Владимир Соловьев (ведь говорили они о вечной женственности, просто всякий понимал ее по-своему), мужики по какой-то косвенной тропинке свернули на работу как инобытие любви.

Юля с Арсиком шли по улице Стахановской и, не сговариваясь, сразу свернули на другую сторону, когда приблизились к дому Захара, хотя его не было видно во дворе ни с топором, ни без топора. Обойдя опасное место по противоположному тротуару, они снова повернули на свою сторону. Но поневоле они стали ближе держаться друг к другу, и в душе Юли прибавилось удивление: образ Арсика все время рос внутри души ее и уже давно перерос размеры самой Юли - он был больше, он был почти все! Еще недавно муж казался ей центром ее мира, а вот теперь сын. Она часто представляла его на тонущем корабле, спасательных шлюпок мало, и она спасает Арсика, жертвуя собой... Или... Никаких или! Всегда спасет, и точка. Возможно, мир сузился до контуров сына, потому что родителей не было, Сережа все время задерживался на работе, а подруга Варя уехала в Москву и поступила там в Литературный институт. Кое-что советская власть давала людям: например, образование можно было получать в любом количестве (хочешь - два высших бери, а если осилишь три-четыре).

В почтовом ящике их ждало письмо от Вари, а в нем новые ее стихи:

Два прямоугольных треугольника,

равных друг другу,

поженились по гипотенузе

и зажили в квадрате,

выходящем на четыре стороны света,

но поссорились:

северо-западный говорил,

что он выше,

юго-восточный,

что он духовнее.

И они разошлись

так бывает у треугольников.

Почему же их жалко?

Варя всегда дорожила замечаниями подруги, и Юля тотчас написала ей, что треугольники почему-то одного пола, а нужно, может, чтоб юго-восточный был женского рода? Смутно чувствовалось, что за этими стихами стоит какая-то неудачная личная жизнь, потому что в предыдущем письме Варя писала: познакомилась с москвичом (кандидат наук, при этом рисует, юморист, спортсмен, но главное - ценит Варины стихи)...

Вскоре пришел Сережа и сразу заворчал: Волчок такой старый, что не ест, пока ему не дашь пинка под зад! Юля с Арсиком переглянулись. Они не кормили пса пинками, а только уговаривали: "Ешь-ешь, ты у нас водку не пьешь, про баб не врешь, тебя любим".