Анатолий Гребнев - Записки последнего сценариста

Для меня это до сих пор одна из чувствительнейших потерь; мы сделали вместе три картины, подружились. Витя был груб и трогателен, как бывают грубые люди, он жадно жил, быстро снимал. Не то чтобы специально торопился к сроку, а просто не мог иначе: если работал, то взахлеб. Все, что он знал и умел, было достигнуто собственным умом и трудом, руками крестьянского сына, с детства приученного к работе и порядочности. Был образован, как мало кто из его коллег, потому что читал, любил и собирал книги. Его внешность, лишенная столичного лоска, с рубашкой, вечно расстегнутой на брюхе, с бородой, в которой появилась седина, была обликом работника, трудяги, которому недосуг холить себя. И фильмы его того же свойства. В них широкий шаг, юмор и спутница размаха - небрежность, нежелание мелочиться; в них он весь - в "На войне как на войне", "Даурии", "Старых стенах". Нашей с ним "Прохиндиаде" не хватает, может быть, изысканности, но нет и холода, есть душа.

Тут, как хотите, должен отвлечься. Вот только что вспомнилось не к месту: 1979 год, Усть-Нарва, Трегубович снимает "Путешествие в другой город", я приезжаю на съемки. Встретили, привезли в гостиницу, самого Трегубовича нет, он на площадке. Поехали на площадку? Да нет, не стоит. Он просил, чтобы вы побыли здесь, отдохнули с дороги, посмотрели город. Вот, кстати, знакомьтесь - Ирина Петровна Купченко, она составит вам компанию.

Что-то странное: не пускают на съемку. У Ирины Петровны тоже какой-то загадочный вид. Предлагает прокатиться на американских горках в Парке культуры. Потом переходим на стихи, она знает их множество.

Наконец Ирина Петровна - святая душа, хитрить не умеет - признается: ее ко мне подослали, приставили (о чем я уже догадываюсь), чтобы я из ее уст услышал нечто, о чем не решается сказать мне сам режиссер. А именно: выкинули сцену, при том мою любимую - "пляж". Не стали снимать. Уж так получилось. В общем, чтобы автор не падал в обморок, когда узнает.

В обморок я не упал. Хотя сценой, действительно, дорожил и мы с Трегубовичем не раз обсуждали ее. Хорошая сцена: двое на пляже, он и она, как бы одни в целом мире. И вдруг она замечает где-то там наверху, на дороге, приехавшую за ним машину. "Это за вами?" Оказывается, время их отмерено. Вот так: волны, песок, вечность и - машина: пора.

Хорошо прогулялись с Ириной Петровной. На "горки" забираться я, конечно, не захотел. Быть может, что-то потерял в глазах Ирины Петровны, как мужчина. Она, в свою очередь, отказалась от бокала вина за обедом. Не пьет. Зато в отношении стихов нашли общий язык.

Часам к шести вернулся со съемки Трегубович. Не смотрит в глаза, смущен. Ждет, вероятно, бурной реакции с моей стороны. Странный народ эти режиссеры. Ведь кто же, как не он, теперь хозяин сценария. С той минуты, как сценарий ему вручен. В любом случае решающее слово за ним. Так нет, он же и комплексует. Подослал, видите ли, актрису, чтобы меня уломать. Да чего там уламывать: не захотел - не снял.

Но Виктор Иванович, как уже сказано, был одновременно груб и чуток, даже по-своему робок в дружбе, обижать друга-автора ну никак не хотел. Потому и подослал Иру. Знал, что она меня очарует.

Кстати, сама Ира, как выяснилось, и была виновницей ситуации. Это она и ее партнер Кирилл Лавров попросили режиссера выбросить "пляж". Проще говоря, отказались сниматься в этой сцене. Еще проще: не захотели раздеваться, считая, что выглядят не так, как в 18 лет. Ну что тут скажешь.

Сцену мы с Трегубовичем кое-как распатронили, взяв какие-то реплики и нюансы в другие сцены. А "пляжа" так и не стало.

Зато мы подружились с Ирой Купченко - мне кажется, на всю жизнь, хоть и видимся редко.

За "Прохиндиаду-2" взялся сам Калягин, это не первый его режиссерский опыт, но такой большой и трудной картины, да к тому же с самим собой в главной роли, он еще не снимал. Взялся серьезно и основательно, что даже странно для актера. Готовился к каждой съемке, рисовал кадры, чего никогда не делал Виктор Иванович,- тот был нетерпелив, скор на решения, этот оказался дотошным, даже вдруг и пунктуальным. То он, случалось, опаздывал, я помню случай, как Трегубович отменил съемку на натуре - свернули технику и уехали всей группой, с лихтвагеном, тонвагеном. Было это в Москве. Калягин где-то задержался, приехал - нет никого. В то утро звонили мне оба. Трегубович - громовым голосом, с матом: "Все, ты как хочешь, а я меняю актера!.." Калягин вкрадчиво: "Ты не знаешь, в чем там дело? Я из автомата. Вот приехал, а их никого нет. Что, отменили съемку?"

Потом я их мирил.

Но это - тогда. Теперь, став режиссером, Калягин приходит загодя и сердится, когда опаздывают другие.

Как он добывал деньги на картину, уже рассказано. Как он снял ее и как снялся сам, судить, вероятно, не мне. Скажу лишь, что есть сцены, которые мне очень дороги, и, по-моему, в паре с ним, как и десять лет назад, прекрасна Гурченко. Мы, кстати, предлагали на этот раз сделать ее Екатерину Ивановну светской дамой, подстать преуспевшему мужу; сшить ей туалеты и т. д. Уж если все герои у нас изменились за десять лет, почему бы не измениться и ей. "А зачем? - сказала актриса.- Оставим ее такой же халдой, это даже интересно. В затрапезном халате, как и была! Ну, еще какое-нибудь нелепое платье!"

В другом случае я бы подивился мужеству актрисы. Но к Люсе Гурченко не подходят все эти слова. Она человек искусства, талант, и этим все сказано.

А как она приезжала к нам в Питер больная, с температурой, и на один только день в тот раз, по-другому не получалось, и в этот день работали полторы смены, от поезда до поезда, и она валилась в изнеможении, как только выходила из кадра, и преображалась, входя в кадр - легкая, веселая, вот-вот спляшет и запоет, если попросить! Актриса!

И опять получалось у нас что-то, я бы сказал, милое и трогательное, в своем роде печальное и смешное, такая вот комнатная прохиндиада, разочаровавшая тех, кто ждал сатирической эпопеи. Настоящая прохиндиада со своими героями разворачивалась в это время совсем рядом, за стенами комнаты, где Саша Калягин разговаривал по телефону с Собчаком, слезно выпрашивая сто тысяч в долг. Там, за стенами, был другой размах и другой порядок цифр.

Жизнь менялась неуследимо, злоба дня размахивала палкой, если вспомнить строчки любимого моего поэта ("...прошлое смеется и грустит, а злоба дня размахивает палкой"). Вот уже и сам Калягин, хоть и обзавелся мобильным телефоном в духе времени, то и дело попадал впросак, сталкиваясь с прохиндеями нового образца. Один очень известный питерский бизнесмен пообещал ему деньги (что поделаешь, опять впали в бедность, задолжали всем), взялся быть даже каким-то инвестором, составили договор, подняли бокалы по этому поводу, все честь честью, оставалась самая малость скрепить договор подписью, и тут бизнесмен сказал: "Минуточку", удалился в соседнюю комнату своего офиса, а там, надо понимать, была запасная дверь, и больше Калягин его не видел.