Алексей Писемский - Люди сороковых годов

- Нет, в один день и много уж получать столько счастья! - сказал Вихров, кладя письмо и ложась от душевного волнения на постель.

- Что такое еще пишут? - спрашивал Петр Петрович.

- Пишут, во-первых, - отвечал Вихров, растирая себе грудь, - что я от суда избавлен.

Груша опять при этом тихонько перекрестилась.

- И мне разрешено выйти в отставку и ехать в деревню.

Груша вся как бы превратилась в слух.

- И выходите сейчас же! Черт с ней, с этой службой! Я сам, вон, в предводители даже никогда не баллотировался, потому что все-таки надобно кланяться разным властям. Однако прощайте, - прибавил он, заметив, что у хозяина от сильного волнения слезы уж показывались на глазах.

- Нет, Петр Петрович, вы должны у меня выпить бутылочку шампанского.

- А сами вы будете пить со мной? - спросил тот.

- Сам я не могу, - вы видите, я болен.

- Ну-с, мой милый, у меня всегда было священнейшим правилом, что с друзьями пить сколько угодно, а одному - ни капли. Au revoir! Успеем еще, спрыснем как-нибудь! - проговорил Петр Петрович и, поднявшись во весь свой огромный рост, потряс дружески у Вихрова руку, а затем он повернулся и на своих больных ногах присел перед Грушей.

- Adieu, mademoiselle, - сказал он.

- Адье, мсье, - произнесла та, сама тоже приседая перед ним.

Петр Петрович повернулся и молодцевато и явно модничая пошел в переднюю, где не допустил Грушу подать ему шинель, а сам ловко снял ее с вешалки и надел в рукава.

- Поберегите ваши слабые силы для вашего слабого барина, - проговорил он нежным голосом Груше.

- Слушаю-с! - отвечала та и, проводив гостя, сейчас же поспешила к Вихрову, который настоящим уже образом рыдал.

Груша с испуганным лицом остановилась перед ним.

Он взял ее за руку.

- Что ж, мы, барин, и уедем отсюда? - спросила она.

- Уедем, уедем, на следующей же неделе уедем! - отвечал он.

Груша несколько времени как бы не решалась его о чем-то спросить.

- Вы, барин, не вздумайте, - начала она и при этом побледнела даже от страха, - не вздумайте меня с обозом отправить отсюда.

- Нет, как это возможно! - сказал Вихров.

- Да-с, где вам этакому больному ехать одному - я за вами и похожу! сказала Груша, вся вспыхнув от радости.

- И походишь! - говорил Вихров и слегка притянул ее к себе.

Груша села на самый краешек постели и принялась нежными глазами глядеть на него.

Опять май, и опять Воздвиженское. Вихров сидел на балконе и любовался прелестными окрестностями. Он сегодня только приехал; здоровье его почти совершенно поправилось; никакая мать не могла бы так ухаживать за своим ребенком, как ухаживала за ним в дороге Груша. Чтобы не съел он чего-нибудь тяжелого, она сама приготовляла ему на станциях кушанья; сама своими слабыми ручонками стлала ему постель, сторожила его, как аргус [106] . Аргус - в греч. мифологии многоглазый великан; богиня Гера превратила А. в павлина и разукрасила его хвост глазами. , когда он засыпал в экипаже, - и теперь, приехав в Воздвиженское, она, какая-то гордая, торжествующая, в свеженьком холстинковом платье, ходила по всему дому и распоряжалась.

Перед Вихровым в это время стоял старик с седой бородой, в коротенькой черной поддевке и в солдатских, с высокими голенищами, сапогах. Это был Симонов. Вихров, как тогда посылали его на службу, сейчас же распорядился, чтобы отыскали Симонова, которого он сделал потом управляющим над всем своим имением. Теперь он, по крайней мере, с полчаса разговаривал с своим старым приятелем, и все их объяснение больше состояло в том, что они говорили друг другу нежности.

- Никак бы я вас, Павел Михайлыч, не узнал, ей-богу! - говорил, почти с каким-то восторгом глядя на Вихрова, Симонов.

- И тебя борода много изменила, - сказал ему тот.

- Я бы ее, проклятую, - отвечал Симонов, - никогда и не отпустил: терпеть не могу этой мочалки; да бритву-то, дурак этакой, где-то затерял, а другую купить здесь, пожалуй, и не у кого.

- Ну, я тебе свою подарю.

- Благодарим покорно-с! - отвечал Симонов, усмехаясь.

- И вообще, если у тебя чего нет, - продолжал Вихров, - или ты желаешь прибавки жалованья - скажи! Я исполню все твои желания.

- Нет-с, что мне, слава богу, этого довольно. Я человек не то что семейный, а один, как перст, на всем свете есть!

- Ну, а к должности управляющего привык уж?

- Привык - ничего теперь!.. Народ только нынче ужасно балованный и ленивый стал. Я ведь, изволите знать, не то что человек бранчивый, а лето-то-летенское что у меня с ними греха бывает - и не замолишь, кажется, никогда этого перед богом.

- Стало быть, столярничать-то, пожалуй, и лучше?

- Да-с, покойнее.

- А помнишь ли, как мы театр играли? - спросил Вихров.

- Еще бы-с! У меня декорации эти самые и до сей поры живы.

- Не может быть?

- Живы-с и декорации и картина Всеволода Никандрыча, которую он рисовать изволил.

- Покажи мне, пожалуйста, какую-нибудь декорацию, - сказал Вихров, желая посмотреть - что это такое было.

- Я их с рамок-то срезал, на катках они у меня, - говорил Симонов, и через несколько минут бережно принес одну лесную декорацию и один передний подзор и развесил все это перед Вихровым.

- Это вы вот и изволили рисовать, - сказал Симонов.

- Да, я, - говорил тот, припоминая счастливую пору своего детства.

- Я всю жизнь буду их беречь, - продолжал Симонов и, дав барину еще некоторое время полюбоваться своим прежним рисованием, принялся старательнейшим образом свертывать и декорацию и подзор.

- Тут камердинер ваш прежний желает явиться к вам, - прибавил он с полуулыбкою.

- Иван это?

- Да-с.

Вихров поморщился.

- А что, как он вел себя в деревне?

- Ничего-с, сначала было поленивался, все на печке лежал; но я тоже стал ему говорить, что другие дворовые обижаются: "Что, говорят, мы работаем, а он - нет!" Я, говорю, братец мой, поэтому месячины тебе выдавать не стану. Испугался этого, стал работать.

- Но он, я думаю, ничего не умеет?

- Малость самую-с! За сеном, за дровами, за водой когда съездит.

- Но не пьянствовал ли он?

- Пьянствовать-то, слава богу, не на что было... Платье, которым награжден был от вас, давно пропил; теперь уж в рубище крестьянском ходит... Со слезами на глазах просил меня, чтобы я доложил вам о нем.

- Ну, приведи его.

Симонов пошел и привел Ивана, который, в самом деле, был в рубище. Лицо у него сделалось как-то еще глупей и сердитей и как бы перекосилось совсем на сторону.

Он, как вошел, так сейчас и поклонился Вихрову в ноги; того, разумеется, это взорвало.

- Не унижайся, по крайней мере, до мерзости этакой! - воскликнул он.

Но Иван, думая, что барин за что-нибудь за другое на него сердится, еще раз поклонился ему в ноги и встал потом в кроткой и смиренной позе.

- Как же это ты на меня что-то такое доносить хотел? - сказал Вихров, отворачиваясь от него. Ему противно было даже видеть его.