Алексей Писемский - Люди сороковых годов

- Анна Ивановна! - воскликнул он радостно.

- Ах, здравствуйте! - проговорила та как-то конфузливо. - Господин Вихров это! - поспешила она прибавить мужу.

- Очень приятно познакомиться! - отвечал тот довольно благосклонно Вихрову, протягивая ему свою заскорблую и покрытую волосами руку.

Павел с невольным чувством отвращения пожал ее.

"И это чудовище, - подумал он, - воздушная Анна Ивановна должна целовать и ласкать".

- Позвольте мне просить вас на кадриль, - сказал он, желая расспросить ее, как она поживает, - у меня решительно никого нет знакомых дам.

- Можно? - спросила Анна Ивановна мужа.

- С господином Вихровым можно! - отвечал тот с ударением. Дело в том, что Анна Ивановна, вышедши за него замуж, рассказала ему даже и то, что один Вихров никогда за ней не ухаживал.

Они встали вскоре после того в кадриль. Супруг ее поместился сейчас же сзади их.

Вихров видел, что ему надобно было осторожно разговаривать с Анной Ивановной. Он уже начинал частью понимать ее семейные отношения.

- Вихров, я очень несчастлива, - начала она сама, когда стояла с ним по другую сторону от мужа.

- Чем? - спросил Павел.

- Муж меня все ревнует.

- К кому?

- Да к лакеям даже и к повару, так что те не смеют мне взглянуть в лицо, - говорила Анна Ивановна, делая в это время преграциозные па.

- Я умру, Вихров, непременно, - продолжала она в пятой фигуре, перейдя с ним совсем на другую сторону.

- Нет, не умрете, - успокоивал ее Павел, а между тем сам внимательно посмотрел ей в лицо: она была в самом деле очень худа и бледна!

- Нет, умру; мне, главное, ничего не позволяют делать, что я люблю, только пей и ешь.

Далее затем им уж ни слова нельзя было сказать.

"Вот еще жертва женская!" - подумал Павел, отходя от своей дамы.

Перед ужином он отыскал, наконец, Салова, который играл в карты в отдаленной комнате.

- Мы уж кончили; сейчас к вашим услугам, - сказал тот. И они вскоре сели за маленький столик.

- Что, бежали, спрятались... совесть, видно, зазрела, - сказал ему Вихров.

- А что же? - спросил Салов, улыбаясь.

- А то же, - отвечал Вихров, - какая прелестная женщина вышла из нее, а все-таки вскоре, вероятно, умрет.

Лицо Салова на минуту подернулось оттенком сильной печали.

- Что делать, такая уж оказия вышла! - произнес он.

- Какая же оказия?.. Не оказия, а с вашей стороны - черт знает что такое вышло.

- С моей стороны очень просто вышло, - отвечал Салов, пожимая плечами, - я очутился тогда, как Ир, в совершенном безденежье; а там слух прошел, что вот один из этих же свиней-миллионеров племянницу свою, которая очутилась от него, вероятно, в известном положении, выдает замуж с тем только, чтобы на ней обвенчаться и возвратить это сокровище ему назад... Я и хотел подняться на эту штуку...

Павел покачал только головой.

- А она там услыхала об этом, взбеленилась и убежала, - продолжал Салов.

- А почему же свадьба эта ваша не состоялась? - спросил его насмешливо Павел.

- Как же состояться, это все вздор вышло; какой-то негодяй просто хотел пристроить свою любовницу; я их в тот же вечер, как они ко мне приехали, велел официантам чубуками прогнать.

- Как, так-таки чубуками?

- Так-таки чубуками, a la lettre [155] буквально (франц.). .

- И невесту тоже?

- И невесту тоже! Не обманывай! - подхватил Салов.

С Вихровым продолжалось тоскливое и бессмысленное состояние духа. Чтобы занять себя чем-нибудь, он начал почитывать кой-какие романы. Почти во все время университетского учения замолкнувшая способность фантазии - и в нем самом вдруг начала работать, и ему вдруг захотелось что-нибудь написать: дум, чувств, образов в голове довольно накопилось, и он сел и начал писать...

Воображение перенесло его в деревню; он описал отчасти местность, окружающую Перцово (усадьбу Фатеевой), и описал уже точь-в-точь господский дом перцовский, и что в его гостиной сидела молодая женщина, но не Клеопатра Петровна, а скорее Анна Ивановна, - такая же воздушная, грациозная и слабенькая, а в зале муж ее, ни много ни мало, сек горничную Марью за то, что та отказывала ему в исканиях. Стоны горничной разрывали сердце бедной женщины, но этого мало; муж, пьяный и озлобленный, входит к ней и начинает ее ласкать. Страдалица этого уже не выдержала: она питает к мужу физиологическое отвращение, она убегает от него и запирается в своей комнате. Затем в одном доме она встречается с молодым человеком: молодого человека Вихров списал с самого себя - он стоит у колонны, закинув курчавую голову свою немного назад и заложив руку за бархатный жилет, - поза, которую Вихров сам, по большей части, принимал в обществе. Молодой человек - старый знакомый героини, но она, боясь ревности мужа, почти не говорит с ним и назначает ему тайное свидание, чтобы так только побеседовать с ним о прошлом...

Вихров писал таким образом целый день; все выводимые им образы все больше и больше яснели в его воображении, так что он до мельчайших подробностей видел их лица, слышал тон голоса, которым они говорили, чувствовал их походку, совершенно знал все, что у них в душе происходило в тот момент, когда он их описывал. Это, наконец, начало пугать его. Чтобы рассеяться немного, он вышел из дому, но нервное состояние все еще продолжалось в нем: он никак не мог выкинуть из головы того, что там как-то шевелилось у него, росло, - и только, когда зашел в трактир, выпил там рюмку водки, съел чего-то массу, в нем поутихла его моральная деятельность и началась понемногу жизнь материальная: вместо мозга стали работать брюшные нервы.

На другой день, впрочем, началось снова писательство. Павел вместе с своими героями чувствовал злобу, радость; в печальных, патетических местах, - а их у него было немало в его вновь рождаемом творении, - он плакал, и слезы у него капали на бумагу... Так прошло недели две; задуманной им повести написано было уже полторы части; он предполагал дать ей название: "Да не осудите!".

Вихрову, наконец, захотелось проверить все, что он написал; он стал пересматривать, поправлять, наконец, набело переписывать и читать самому себе вслух... Ему казалось хорошо, даже очень хорошо сделаться писателем и посвятить всю жизнь литературе; у него даже дыхание от восторга захватывало при этой мысли; но с кем бы посоветоваться, кто бы сказал ему, что он не чушь же совершенную написал?.. Неведомова не было в Москве; Замин и Петин были очень милые ребята, но чрезвычайно простые и вряд ли понимали в этом толк; Марьеновский, теперь уже служивший в сенате, пошел совершенно в другую сторону. Салов оказывался удобнее всех, - тем более, что он сам, кажется, желал сделаться писателем. "Я ему прочту, а он - мне; таким образом это будет мена взаимных одолжений!" С этою мыслью Вихров написал весьма ласковое письмо к Салову: "Мой добрый друг! У меня есть к вам великая и превеликая просьба, и что я вам поведаю в отношении этого - прошу вас сказать мне совершенно откровенно ваше мнение!"