Сергей Григорьев - Казарма

смотрю, - левую руку в карман. И пробует есть "без колдовства". Нет! Взглянул на меня, подмигнул, и попрежнему, спугнув невидимых мух, понес ложку ко рту. Я смотрю ему в рот и вокруг вьется, вьется - моя муха. Мне стало так тошно, я бросил ложку и ушел. - Марья Петровна на меня прикрикнула: - "Снова за старое!"

--------------

Никонов, пока он в лазарете, ничего. Грубый мужик и все. С ним неладное, когда нас с гувернанткой посылают гулять. Он, как все, шутит, занимает сестру разговором (она ему нравится), а потом внезапно, как ветром его дунуло: рванется, кинется за кем-то встречным, смотрит вслед. - "Опять знакомого увидал?" Он, сконфуженный, догоняет нас, постукивая палочкой по панели. - "Да, братцы, чудеса. Опять обмишулился". И в глазах испуг от чужого людского множества. Вначале, после контузии (его вбило в болото взрывом) он "с ума сходил" от того, что во всяком встречном "обознавался" то "братчика Андрея" встретит, то свата, то шурина. Ночей не спит и до сих пор. И все ладит убежать домой, да нога пока мешала.

--------------

23 февраля. Доктор - убежденный хирург. Он даже по старому говорит, что кончил "медико-хирургическую академию", а не "военно-медицинскую". "Война", говорит он, "поставит хирургию на ее прежний пьедестал. Профессор Эрлих, казалось, нанес хирургии удар сокрушительный: "одним махом всех побивахом". Варфоломеевская ночь всем болезнетворным началам. Война все перевернет. И верьте мне: сифилис опять будут лечить каленым железом. Не буквально, а хотя бы оперативной стерилизацией зараженных, чтобы не плодить гнили, и мерами хирургии общественной. О благоустройстве ......... придется подумать да подумать. Смешно сказать, - готовились к войне, а солдату здоровую ..... не обеспечили. Что солдату! Офицеры не обеспечены. И что в результате: в Варшаве в госпитале 200 коек заняты были сестрами в злейшем люесе. О резиновых шинах для автомобилей заботились, а презервативы до таких цен догнали, что не то-ли бы солдату, - прапорщику не доступны".

Он в таком духе говорит. Я передаю в обобщенной форме свод его мыслей.

--------------

Доктор более прав, чем видит в своем окошке свету. Мысль его следует развернуть. И в политике, и в экономике, и во всем восторжествует хирургия. Хирургия magna, а не стерилизация magna.

Песенка травоядного социализма спета. Социализм увы, не сальварсан для пораженного злокачественным худосочием людского стада. Социалисты-терапевты уступят свое место смелым операторам. Будут с отвагой эмпириков "резать по живому". Больному будет казаться, что режут зря, по здоровому месту. Ничего, отхватят и выбросят. И прибежит гиена, и пожрет. Гиенам готовится пиршество небывалое.

КОБЗИНА.

Перед приходом Кобзиной проветривают палату сами раненые. И строго, чтобы при ней не "выражаться" и не "нежничать" - таково общее постановление. Накануне урока накурено, где можно, невероятно - помогает "уроки" готовить. Петров с клюшкой по корридору и в такт каждому удару твердит: - "Бег, беда"... Пришла. Они выстраиваются в корридоре. С мороза румяная. "Здорово, молодцы". - "Здражала госпожа учительша". И учит. Такие загагулины выводят ("пальцы не крючатся") и хоть с проседью иной, а голову на бок, щеку языком подпирает, а ноги под столом накрест - не умещаются. - "За что вы ее так любите?" - "Мы ее за то уважаем, что уж очень аккуратненькая и крепенькая такая. Главное - коротышка".

--------------

26/II. Лазарет опустел, кроме прикованных к койкам. Доктор тоже, наверное, на улице - не явился. Ведь - хирургия. Режет где нибудь. Трамваи на улице стоят вереницей.

--------------

27/II. Преображенцы и волынцы обстреливают казармы саперов. "Неужели же Щедрин верно понимал нашу революционную стихию": "И сбросили с раската Ивашку Беспятова", так кажется написано в нашей сатирической библии.

По улице прошли солдаты. Стреляют вверх. Впереди оркестр, играет великолепный австрийский марш "Под двуглавым орлом". А надо бы играть, если не марсельезу, то хоть преображенский марш. Ну, это выправится.

БЕЗ БАРРИКАД.

Революция без баррикад, революция, сметающая все общественные и политические преграды. Баррикады и в 1905 году были ненарядны - в Москве: собрание хлама с задних дворов. Какие-то романтики

отдали все же дань прошлому: на Литейном построили баррикаду. И даже пушка. Снег выпал и покрыл баррикаду и пушку белыми пышками. Видно, что баррикада не нужна. Революция, как дух божий над бездной анархии, носится по улицам в образе автомобилей, битком набитых солдатами. И стреляют или просто вверх или по крышам, где мерещатся полицейские пулеметы. Великая Французская революция вся была в уровне улиц. Воистину - площадная революция. Великая русская революция первая с высоко поднятыми головами. Все время в диком возбуждении толпа глазеет вверх. И если бегут в ужасе, все с поднятыми головами - ждут удара сверху. Так можно споткнуться и шлепнуться.

Да, нельзя не бояться "сверху". Откуда-то с крыши вдруг прочертит по стене и окнам пунктиром дырок и выбоин пулемет. И с каким воем все падают и ложатся на землю пластом. И взывают: - "Броневик, броневик, - сюда!" И несет - в грохоте залпов. Небо и земля. То возносимся, то падаем. И нет краше в жизни этих огромных взмахов душевной качели.

Лазареты высыпали на улицы. Хоть и холод, иные в халатах и туфлях. Сколько инвалидов. Обстреливают крышу дома и одноногий солдат поднял, шутя, свою клюшку и целится из нее по крыше, где сидят городовые.

Полиция забралась на крыши с своими пулеметами, мысленно подмигивая: вы будете строить на земле баррикады, а мы вас сверху. И обманулись. А мы вас снизу. Мчится автомобиль. Ура. Ура. Автомобилю!..

ХЛЕБ.

Первым делом Совет Рабочих Депутатов вспомнил, что войска с утра до ночи на улицах не евши - надо накормить. Первое слово о хлебе. Вот это дело. Отныне власть в руках тех, кто о хлебе первый вспомнил, кто накормил. И горе им, если они об этом потом забудут.

--------------

Иду мимо Казанского собора и потянуло влево, к пестрой "берендеевке" Воскресения на Крови. Молятся, поют панихиду над пустым местом - огражденным решеткой куском булыжной мостовой, где убили царя. Народу очень мало. Но не забыть, что - сегодня первое марта, со стороны попов большое мужество.

Неумно, что на таком месте - кричащий монумент. Как не понимать, как ни толковать событие, памятник-то поставлен чему: "Здесь царя убили". Тысячи, миллионы проходят по Невскому, вся Россия: кто за делом, кто по службе, кто за девочкой. И каждый глаз косит: "Ага, тут однажды царя убили". Скорее бы тогда кровь стереть, песочком свежим засыпать, все привести в самый будничный вид: ничего не случилось. И чтобы знаку никакого. Потом, через столетие что ли, поставить скромный "голубец", какие ставят на месте убийства при дороге. И пусть лампадка горит. А так вышло глуповато. Но если глуповато, то кто же сейчас тут молится. И за кого? Вот каким жарким кустом горит канун. Нет, это не по царю. На коленях женщины под черным крепом. Вдовы, матери и дочери убитых на войне. Свечей сколько - все по воинам, на поле брани убиенным. Воскресение на Крови. И еще говорят, что мы нация мирная...