Натиг Расул-заде - Среди призраков

Мне смешно, откровенно говоря, когда какой-нибудь пятнадцатилетний мальчишка начинает выдумывать про это. Всегда видишь, что врет. А главное ведь сам такой, и потому уже точно знаешь — врет. Ну, разумеется, я не исключение, это только вам я рассказываю, потому что как-то к месту пришлось, а когда с товарищами, я и сам не хуже их придумываю разные случаи, похождения, приключения; естественно, здравый смысл в тебе ставит какие-то границы, старается заземлить невероятные истории, сделать их не такими уж и невероятными, более реальными, и потому внешне таким историям верится; выдумываются смешные, оригинальные, запоминающиеся детали во всем этом вранье, которые очень удачно цепляются за так называемую прозу жизни — вот это и есть в принципе внешняя сторона. Но когда долго выдумываешь что-нибудь и стараешься не забыть то, что выдумал, и при любом удобном и неудобном случае хочешь и ты пропихнуть слушателям свою историйку, то невольно со временем сам начинаешь верить всей придуманной тобой же мути… А когда случается на самом деле — вот как со мной сейчас, даже, мне кажется, рассказывать не хочется, то есть не захочется… Или, может, я просто очень устал сейчас, а завтра еще как захочется рассказать ребятам?.. Нет, не думаю… Вряд ли…

Вошла Рая, уже одетая, и каким-то слишком трезвым и будничным голосом сообщила:

— Я пошла. У тебя хватит ума не трепаться об этом? Как будто мои мысли читала.

— Ты с ума сошла? — стал хорохориться я. — С какой стати я должен трепаться?

— А черт вас знает, — сказала она и равнодушно махнула рукой.

— А почему — вас? — спросил я и тут внезапно вспомнил то, что ухватил краем уха, на что не обратил внимания, в подсознании застряло-таки и теперь неожиданно всплыло. — Погоди, ты что-то про отца говорила?..

— Ничего я не говорила! — зло огрызнулась она.

— Нет, нет, ты что-то говорила, — догадка вдруг ожгла меня. Я вскочил с постели голый и, не обращая на это внимания, хотя впервые стоял голым перед женщиной, схватил ее за плечи; но то, о чем я догадывался, стремительно превращалось в моем сознании в реальность, в памяти моей возникли произнесенные Раей слова, временно канувшие в темную бездну души и теперь всплывавшие, разбуженные яростью, звучавшие отчетливо, буква за буквой.

— Пусти… — зашипела она от боли, с трудом отцепляя от своих плеч мои руки. — Ничего я не говорила. Пусти, у меня синяки будут… — Тут она взглянула мне в лицо и сразу отвела глаза. — Да я просто сказала, что твой отец тоже такой приставучий, — совершенно другим тоном произнесла она, в голосе ее теперь звучали нотки сожаления и желания оправдаться.

— Как?! И ты?! И вы тут… Здесь… Делали… То же самое?..

— Ты с ума сошел! — возмутилась она так свирепо, что я заколебался, и былая уверенность во мне, в которую превратилась было догадка, стала так же стремительно таять, как и минуту назад стремительно крепла. — Просто он однажды шутливо схватил меня, но я дала ему по рукам, и он отстал, что-то пошутил и отстал. Я бы с ним ни за что!.. Да и где, господи, он же приходит с работы, обычно когда меня уже нет у вас, редко когда застанет еще меня, не помнишь, что ли? — Я не отвечая продолжал смотреть ей в лицо, лихорадочно выискивая нечто такое мимолетное, что выдало бы ее, что, безусловно, доказало бы, что она врет, но ничего подобного на лице ее нельзя было прочитать, оно, ее лицо, было спокойным и доброжелательным, да еще эта ее последняя фраза убедила меня: на самом деле, они же никогда не оставались вдвоем, как я с ней, где бы в таком случае это могло бы произойти? Хотя у папы наверняка имеется такое местечко, и может даже не одно…

— А ты мне понравился, — услышал я Раин голос. — Правда, понравился. — Рая улыбнулась. — Поэтому все у нас и получилось без проблем. Понял, дурашка?..

Конечно, будь я постарше, я бы сразу заподозрил ее и уличил во лжи, ведь она все-таки врала мне, причем врала издевательски, бессовестно, даже не желая тратить много слов на вранье и свое оправдание — мол, мальчишка, и так поверит, ему много не надо, зачем попусту порох тратить? Но я не был постарше, не был опытнее, и я поверил ей, потому что очень хотелось поверить, потому что было бы мерзко и противно представить себе то, что я заподозрил поначалу и что всеми силами души старался отбросить от себя, и еще я поверил потому, что мне хотелось сохранить в себе сознание того, что у меня теперь есть женщина привлекательная, сильная, красивая, правда, старовата немного: тридцать лет, но все еще довольно свежая, полная энергии… И потом, даже если зайдет разговор, даже если предположить, что мне захочется поговорить об этом с приятелями, ведь совсем не обязательно говорить, сколько ей лет точно, к чему это?.. Мне хотелось верить, что эта женщина моя и ничья больше, и потому ей не составило большого труда убедить меня в этом. Мне хотелось верить, что я уже стал настоящим мужчиной, и я верил.

Она обняла меня на прощание, рука ее вдруг стремительно скользнула вниз вдоль моего тела, шмыгнула под халат, и она потрогала меня так, что у меня голова закружилась немного.

— Сладенький, — сказала она и, опустив глаза, мельком глянув на меня, воскликнула восхищенно, и мне эти нотки восхищения особенно понравились. — О-о!.. Я, пожалуй, уйду, а то это надолго. Нас и так застукать могут…

И не успел я что-то возразить, как она торопливо чмокнула меня в грудь и побежала к дверям. Хлопнула входная дверь за Раей, а я еще некоторое время продолжал стоять как оглушенный, стоял посреди комнаты, растерянный, возбужденный и изо всех сил старался казаться перед самим собою счастливым. Потом влез под одеяло и стал вспоминать Раю и как это у нас произошло. Но тут вновь возникла в памяти фраза Раи про отца, неосторожно оброненная, и я изо всех сил стал бороться, чтобы выкинуть ее из памяти, но так и заснул в раздвоенных чувствах — с обжигающей сердце радостью от того, что теперь у меня есть женщина, и с горечью, отравляющей эту радость. Так и заснул…

Весь следующий день в школе я был рассеян, углублен в себя, чем весьма удивил учителей, привыкших к моей всегдашней готовности отвечать урок. На этот раз мне было не до уроков, я был сосредоточен на себе, на своей дражайшей персоне, был очень внимателен внутренне, прислушивался к себе, чтобы от меня не ускользнуло изменение во мне, которое, как я знал из книжек, происходит с мальчиками, когда они становятся мужчинами. Какое-то резкое, слишком заметное изменение я, к своему сожалению, не обнаружил в себе, но мне на какое-то время стали неинтересны приятели, я стал думать о себе, что теперь я взрослее и опытнее их, раз уж это произошло, по крайней мере, думал я, я должен казаться взрослее и опытнее, и, честно говоря, время от времени, когда я не вспоминал невольно подробности прошедшего вечера, я напускал на себя таинственный, отстраненный от всего вид, и наблюдал за всеми окружающими с мягкой, презрительной полуулыбкой (мне хотелось, чтобы это была в меру заметная мягкая, презрительная полуулыбка), так что, видимо, в особо подчеркнутый момент моего таинственно-рассеянного вида Наргиз, заметив мое странное поведение, спросила: