Натиг Расул-заде - Среди призраков

Тут я вспомнил, как встретил Наргиз вечером дня три назад, когда проходил — естественно, намеренно, с надеждой увидеть ее случайно — по ее улице. Было около девяти. Я издали заметил, как она медленно, задумчиво шагала одна взад и вперед по узенькому тротуару. Сердце у меня бешено заколотилось, облилось сладкой горечью, заныло, так что, когда я подошел к ней, я чувствовал, что задыхаюсь, и, если начну говорить, наверное, буду задыхаться еще больше. Так я и стоял рядом с ней, внутренне ежась под ее холодно-удивленным взглядом, не произнося ни слова. А она вдруг вздохнула и разочарованно произнесла:

— А-а… Это ты…

— Д-да, — выжал я из себя.

— А-а… — повторила она. Видно было, что ей со мной в этот вечер абсолютно не о чем было говорить.

— Ты ждешь кого-то? — спросил я, глупо улыбаясь. Она ничего не ответила.

— Надо думать, этот кто-то не я… — сказал я, еще шире и еще глупее улыбаясь.

— Не ты, — равнодушно отозвалась она.

Я все стоял, улыбаясь как идиот, и не уходил, повторяя про себя — вот сейчас, вот сейчас уйду, повернусь и уйду, вот сейчас.

— Если я тебе мешаю, могу уйти, — наконец произнес я, чувствуя, как по уши погружаюсь в собственную беспомощность. Она снова промолчала. Тогда я в последний раз сказал себе: вот сейчас, круто повернулся спиной к ней и пошел прочь. Представляю, как презрительно глядела она мне вслед, на мою торопливую, вихляющую походку.

Сам не знаю как — видимо, как говорится, ноги сами привели — я оказался у парадного подъезда дома моего товарища Сережи. Как всегда, в подъезде стояло несколько ребят, и Яшка фальшивым голосом под гитару выводил блатные песни. Меня угостили сигаретой, это оказалось Очень кстати — хотелось курить, а сигарет при себе у меня не было. Я стоял, курил и слушал гнусный Яшкин голос, слово "поет" в данном случае звучало бы кощунственно. Слов я не слышал, не прислушивался к ним, не до того мне было, но мелодия, если только так можно было назвать то, что блеял Яшка, мелодия назойливо лезла в душу, однако иногда пошлый, дворовый мотивчик собственного изготовления автора вдруг сменялся короткой, как вспышка, красивой мелодией, которую даже Яшкин голос не мог испортить. Или, может, мелодия эта во мне звучала иначе, чем он ее исполнял? Может, и так, какая разница?.. Мне в эту минуту казалось, что все на свете потеряло смысл…

— Сергей, иди домой! — послышался над нами с балкона визгливый голос Сережиной мамы. — Хватит в подъезде торчать.

— Не иду, — спокойно, вполголоса, так что мама на балконе никак не могла бы его услышать, произнес Сережа.

вовсю старался Яшка, бренча на своей вшивой гитаре.

Из подъезда доносило на улицу запахи мочи и жареной картошки.

Теперь, вспоминая все это, я очень злился на себя, и, когда весь класс, сговорившись, заявил химичке, что урока никто не подготовил, я назло всем, и прежде всего Наргиз, встал и громко, во всеуслышание объявил, что выучил урок и готов отвечать. Ответил и получил пятерку назло всем дебилам. Правда, я тоже не учил дома это задание как полагается, но я хорошо все запомнил на предыдущем уроке химии, а когда обозлился на всех и захотелось утереть им носы, то заставил себя все вспомнить подробно и обстоятельно. Все были взбешены, а я ликовал. Плевать мне на всех! Вот так-то, дорогая Наргиз, ищи себе босяка, он тебе больше подойдет…

Когда после уроков я вышел из школы, на улице по-прежнему стояли ребята, только теперь их было больше, чем утром, — человек десять. Были среди них и ребята из нашей школы. Все они сгрудились в одну кучку в тени большого дерева напротив школы, лениво перебрасывались словами, зевали, курили.

Я подошел к ним. Рафик по кличке Черный что-то рассказывал. Те, кто стоял рядом с ним, время от времени смеялись, слишком подчеркнуто. Остальные рассеянно озирались по сторонам, провожая взглядами расходившихся по домам девочек.

В конце улицы показалась группа парней человек в семь-восемь. Они неторопливо шли в нашу сторону. Солнце било нам в глаза, и мы не могли разглядеть, кто были эти ребята. Они подошли к нам.

— Привет, Али.

— Привет, Сеид.

— Здорово, Пласткожа.

— Привет, Маэстро.

— Здорово, Рожа.

— Привет.

Они все по очереди поздоровались с нами за руку. Это были ребята из крепости Ичери-Шехер.

Запевалой среди них был Абас по прозвищу Балбес, его так неуважительно окрестили потому, что он любил играть придурка, что у него, надо сказать, неплохо получалось, но дурачиться Абас позволял себе, как хороший актер, уверенный в своем таланте и любви публики, позволяет себе, на сцене какую-нибудь милую вольность не по тексту пьесы, чтобы расшевелить, взбодрить заскучавшую публику, и это не только не отталкивает зрителя от него, но, напротив, еще больше располагает к нему публику. Актерство же Абаса заключалось в том, что он красиво дрался, артистично дрался, будто его во время мордобоя в кино снимали. Он был врожденным драчуном, как бывают дети вундеркиндами, любил подраться, хотя не владел ни каратэ, ни дзю-до, или чем-нибудь еще подобным, дрался зверски, был бесстрашен, как ребенок, и в то же время все у него получалось эффектно и красиво. Артистично в полном смысле этого слова — я это уже говорил, но повторю еще раз, потому что выражение мне нравится: артистично драться: Его побаивались, и ребята, хорошо его знавшие, остерегались связываться с ним. Абас был зачинщиком многих прогремевших у нас в районе да и во многих других местах города драк, потому он был общепризнанным вожаком среди ребят, как говорят, имел свою кодлу; вот в силу всех этих причин обращаться к Абасу по кличке остерегались, он от такого обращения просто сатанел, приходил в бешенство, и тогда нужен был танк, чтобы остановить его, но обойтись без дурачеств и кривляний в то же время как будто не мог, словно это у него была насущная потребность, будто без идиотизма он не мог прожить.

— Как жизнь? — обратился Абас ко всем, но так вышло, что больше Черному Рафику, просто, задавая свой — абсолютно безразлично вопрос, он мельком глянул на Черного.

— Живем помаленьку, — ответил смиренно раб божий Рафик. — Никого не обижаем.

— Уж вы-то и не обижаете? — звонко спросил Абас.

В голосе его прозвучали вызывающие нотки. Мы насторожились. Абас зорко следил за нами своими беспокойно бегающими, прищуренными глазами. Все напряженно ждали, что последует, но обстановку разрядил Пласткожа.

— Куда это вы собрались?

— Да вот, — так же звонко после паузы воскликнул Абас, — идем к консерватории. Нужно там проучить некоторых. К девушке моей пристают…

Ну, все ребята приняли на веру заявление Абаса, но вы, возможно, удивитесь, что у такого балбеса без определенных занятий в его девятнадцать лет, освобожденного от воинской повинности по медицинской статье из-за отсутствия зубов, которого ничего на свете не интересует, кроме хулиганства, девушка может быть студенткой консерватории. Но если учесть, что "своими девушками" подобные Абасу блатняги называли всякую девушку, на которую всего лишь, как говорится, положили глаз, и девушки эти скорее всего не ведают ни сном ни духом, чьи они, и, как правило, принадлежность девушки кому-нибудь из этой братии выражается лишь в том, что блатняга ее молчаливо опекает на расстоянии и ввязывается в драку с теми, кто косо поглядит на нее, или по-дружески побеседует — если учесть все это, то, думаю, ничего удивительного в том, что Балбес называет студентку консерватории своей девушкой, нет.