Виктор Широков - Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке

Судьба распорядилась по-своему и вполне милосердно к нам, двум неблагодарным отпрыскам незадачливой фамилии. Отец задохнулся от приступа бронхиальной астмы рано утром (в четыре часа) в воскресенье. Вызванная медбригада не смогла его оживить, несмотря на искусственное дыхание и прочие лечебные процедуры и средства.

В родительскую квартиру на пятом этаже я поднялся одним махом. Дверь была полуоткрыта. По квартире сновали худые низкорослые женщины неопределенного возраста в темной одежде. Мать, отечная, заплаканная, оборотила ко мне морщинистое в старческих веснушках лицо:

— Приехал, сыночек. Хорошо. А от Нины с Олегом вестей нет. Давали уже две телеграммы, но без толку.

В комнатах на прежнем месте стояла жалкая мебель, висели ковры многочисленные зеркала были завешены, а тела отца видно не было. На мой молчаливый вопрос одними глазами мать ответила:

— В морге он. Жара стоит страшная. Боялись, что детей не дождется.

Тут же все сели за стол в гостиной, пообедали, и я поехал в фирму, ведавшую похоронными услугами в городе. Сопровождала меня, вернее была не только проводником, но и советчиком двоюродная сестре Надя Устинова, старше меня лет на шесть-семь. Я не видел её, по крайней мере, четверть века, за прошедшее время она похудела, стала ниже ростом, как бы усохла. Была она в черном платке, в темном одеянии, похожая на небольшого скуластого жука, молчаливая, но очень точная в своей решимости и решительная в своей точности, в чем мне ещё предстояло убедиться.

Мой похоронный опыт к этому времени исчерпывался присутствием на десятке похорон, нравственно-эмоциональными страданиями по преждевременному уходу знакомых и друзей и только с тестем я отчасти занимался организационной работой: одевал покойного, клал в гроб, нёс его, но основные тяготы всё равно легли на мою бедную жену, она не подпустила меня к ряду узловых дел, боясь, что испорчу дело, не сумею найти нужного языка с исполнителями процедур, поскуплюсь на оплату (грабеж, впрочем, почти узаконенный), впрочем, отчасти просто жалея жалкого невропата, каковым меня не без доли истины считала.

В местной похоронной конторе взаимоотношения с клиентурой были отлажены как конвейер. С помощью старшей кузины (какое забытое слово) я заказал гроб, венки, памятник, катафалк, машину для перевозки гроба в морг и оттуда в квартиру, подписал договор и внёс авансом триста тысяч рублей. Вечером был семейный совет, собрались племянники и племянницы по материнской линии, решали, как расставить силы, примеривали, планировали, утешали мою мать.

Ночь прошла без особых происшествий. Утром на машине соседа по лестничной площадке мы с той же Надей отправились в похоронное бюро оплатить услуги могильщиков и зарегистрировать место на кладбище, хотели также съездить на кладбище выбрать конкретное место для могилы поближе к похороненным родственникам, а после этого надо было мчаться в морг забирать отца для последнего прощания.

На вчерашнем семейном совете решили похороны устроить на кладбище возле поселка Кислотные дачи, там было почти родовое место упокоения N-ских Устиновых: рядом лежали отец матери, её младшая сестра, два брата (сводный и двоюродный), множество племянников и племянниц. Только любимая моя бабушка Василиса Матвеевна лежала далеко от второго мужа, в Новых Лядах, где доживала век у старшей своей дочери, моей вздорной тётки Анастасии Федоровны, о которой речь ещё впереди.

Машина провезла нас с Надей новой почти лесной дорогой (впрочем, дорога эта уже существовала, до моего отъезда на ПМЖ в Москву) мимо кладбища, прокатив потом по центральной улице Второго участка, улице Веденеева мимо дома, где когда-то была моя первая и последняя отдельная N-ская квартира, где два года жила дочь Злата, мимо детского садика, в который она с великой неохотой ходила, и горькая наша экскурсия вывела к похоронному бюро на улице Щербакова, центральной улице поселка ПДК, расположенному в полуподвале прямо напротив такого же полуподвала через улицу, где располагался книжный магазин, возглавляемый В. Поповым, одним из первых живьём увиденных мною писателей, сочинившим роман "Две силы", но так и не удостоенным принятия в N-скую писательскую организацию. Магазина, конечно, давно не было в природе, до книг ли окраине города N., слава Богу, похоронные конторы несколько лет как появились! Они людям, безусловно, нужнее всяких там книжных лавок.

На обратном пути в центр мы свернули на кладбище. Там было покойно. Чистый воздух целительно освежал легкие. Зелень успокаивала глаза. Могильщиков на месте не было. Табличка на сторожке гласила, что их приемное время с 9 до 10 утра, а было уже за полдень. Сосед остался в машине, а мы с Надей несколько раз прошлись взад вперед между рядами и шеренгами памятников, постояли около надгробий её родителей, сестры, в другом месте брата. Везде находилось место только для одной могилы, но куда потом было пристраивать мою бедную мать, прожившую с мужем нелегкую долгую жизнь и желавшую хотя и без большой охоты лечь с ним рядом в холодную влажную глину, чтобы в утлом деревянном ковчеге дожидаться трубного гласа, возвещающего всеобщее пробуждение для Страшного Суда.

Мы с Надей склонились отгородить участок рядом с могилой жены двоюродного брата матери Николая Николаевича, которого я помнил весьма смутно, а жену его, как ни старался, вообще не вспомнил.

К моргу мы приехали загодя, слегка, правда, поплутали во дворе, но нужный подземный бункер нашли. Вскоре обнаружилась и машина перевозки с заказанным гробом, только вот усердные на словах племянники подкачали: они не появились ни в назначенное время, ни через полчаса. Пришлось мне с соседом заносить в бункер гроб, обитый красной линючей материей, сразу же оставившей кровавые следы на моих ладонях, рубашке (в районе живота) и на светлых джинсах. Отца ни в каких регистрационных журналах не значилось. Минут десять мы с женщиной-регистратором гоняли листы журнала взад-вперед, пока она не спросила меня по наитию:

— А он у вас одетый?

И получив утвердительный ответ, зычно гаркнула полупьяному мужику-помощнику:

— Эй, что встал, открывай "блатную" камеру!

Заскрежетали металлические запоры. Широкая дверь холодильника распахнулась и, войдя в камеру, я увидел на обитом жестью топчане какого-то полуголого татарина и рядом два узла: большой и маленький. Малый узел (ребенка?) мужичок сразу переложил на другой стол. Мы в это же время закатили в камеру носилки на колесиках. Потом он развязал другой узел, и я увидел хорошо знакомое спокойное лицо словно бы спящего отца, одетого в лучшие свои вещи. Узел был снова завязан. Меня понужнули и я, взяв головную часть, а сосед — ноги, переложили покойного на носилки. Узел благополучно переместился потом в гроб, и мы с соседом, подхватив его в том же порядке: я — за головную часть, а он — за ножную, вынесли гроб из подземелья и вкатили в машину перевозки.