Виктор Широков - Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке

Потом около часа мы втроем (Надя, могильщик и я) бродили по кладбищу, выбирая окончательное место. Около близких покойных родственников с трудом втискивалась только одна могила, а мать просила меня о месте для двоих. Таковое было только около могилы жены моего двоюродного дяди, и на нем-то мы и остановились.

Когда мы с Надей вернулись к мотоциклу, Игорь безмятежно спал в люльке. Разбуженный, он, видимо, не сразу врубился в действительность, ибо, когда мы с ним выдернули мотоцикл из трясины, он столь лихо разогнался, что немедленно врезался люлькой в березу и опрокинулся набок, слава Богу, сам не пострадал.

Обратный путь примерно до половины прошел относительно гладко, но, миновав Мотовилиху и проехав Южную дамбу, Игорь свернул куда-то не туда уже сам, и мотоцикл, обиженный невниманием и устав от напряжения, зачихал и мертво стал около квартала, частных домов в неизвестном мне районе. Его бросили под присмотр тамошних ребятишек, и, я надеюсь, он сегодня жив-здоров и так же верно служит тому же хозяину.

Пешком возвращаться было немыслимо, легковых машин не было видно поблизости, тем паче такси, и мы с пересадкой — безбилетные, потому как без денег и талончиков — добрались на автобусе и трамвае до дому. Чудо, что не опоздали. Народу собралось много: человек до шестидесяти. Побыв в гостиной у гроба (Нина со своей семьей тоже успела, и я встретился с родной сестрой впервые за шесть лет). Мы задули свечи.

Гроб понесли родственники. Около подъезда его поставили на табуретки и устроили прощание. Возможно, столько добрых слов покойный не слышал при жизни за все долгие восемьдесят два года. Пересказывать их не могу и не хочу, во-первых, многое просто-напросто не запомнил, во-вторых, люди говорили в основном стереотипами, то, что принято говорить в подобных случаях. De mortius aut bene aut nihil (О мертвых или хорошо, или ничего (лат.)).

Гроб погрузили в катафалк. Туда же поставили памятник и венки. Мать с сестрой сели на боковые скамейки поближе к гробу. Я примостился на заднем сиденье. Весь проход был занят стоящими людьми. Еще более забитым был микроавтобус. На кладбище поехали все пришедшие.

По дороге нужно было удерживать падающие венки и памятник; было боязно, что, раскачавшись, он может выбить боковое стекло. И все-таки дребезжанье памятника и поддерживанье венков вносили, мне кажется, живую ноту в поездку, помогали не уходить людям полностью в оцепененье. Parva leves capunt animos (Мелочи прельщают легкомысленных (лат.)).

Через какое-то время катафалк остановился. Все вышли. Перед нами открылся монастырь, не тот, восстанавливаемый из руин в Мотовилихе, где я покупал вчера, свечи, а хорошо сохранившийся, скрытый за могучей кованой железной решеткой, перед которой выстроилось не менее десятка автобусов. Я отправился платить за требы, к окошечку кассы выстроилась небольшая очередь. Когда, расплатившись, я зашел в церковь, наш гроб уже стоял в центре на специальных деревянных козлах. Душе не хотелось глядеть окрест, но периферийное зрение автоматически фиксировало подробности. Vita inserta, mors moors certissima. (Жизнь неверна, но смерть как нельзя более достоверна (лат.))

Всего внесли примерно шесть гробов. Рядом с Михаилом Андреевичем лежал юноша, почти подросток, на лице которого буквально живого места от ударов не было. "Убитый", — шелестнуло по толпе. Несколько покойников были запеленаты полностью, лица не открывали. Справа от отца лежала женщина лет пятидесяти, над которой убивалась в безудержном плаче, видимо, дочь, миниатюрная пепельная блондинка, вся в черном и чуть ли не под вуалью. Ко мне подошел дьякон и попросил денег для певчих. Потом он начал читать нараспев по книге, лежащей перед ним на подобии пюпитра. Время от времени ему аккомпанировали пением из-за алтаря. Дьякон перемежал свой речитатив круговыми обходами вкруг гробов, помахивая на ходу кадилом, из которого при размахивании сыпались крупные яркие искры. Иногда дьякон, стоя у пюпитра и читая очередной стих, добавлял в кадило какой-то порошок: воск или уголь.

Когда отпевание закончилось, и выстроились очереди — каждая к своему усопшему, мы с матерью простились последними, как и положено. Мой носовой платок, который я дал ей вытирать слезы, мать, как потом оказалось, вложила в руку покойного мужа.

После прощания все гробы были накрыты крышками, и равномерный стук заколачивания гвоздей был последним напутствием. У нас молотка не оказалось, и мы несколько поотстали от соседей, пока откуда-то возник молоток. Nil sine magno vita labore dedit mortalibus. (Жизнь ничего не дала смертным без большого труда (лат.))

Затем была езда по уже знакомой окраинной дороге, нужный поворот на кладбище и тоже знакомая кирпичная сторожка могильщиков. Было два часа пополудни, солнце светило почти во весь накал. Было жарко и сухо. Гроб пронесли на полотенцах между деревьями, памятниками и надгробиями. Самым кратким путем.

Могила была вырыта метра на полтора-два глубиной. Глина лежала чешуйчатыми влажноватыми пластами, но дно могилы было, к счастью, сухим. Гроб поставили на две свежесрубленные жерди, уже не открывая его.

Были прощальные речи. Никто, конечно, не готовил церемониала, никто не готовился к произнесению речей, и в этой безыскусности прощания была та искренность скорби, которая скрашивала некоторую фальшь и неточность произносимого.

Могильщики уже, было, взялись за веревки, готовились выдернуть жерди, но ещё и ещё хотели сказать свое слово прощания люди, которых я или не знал, или уже не помнил.

Наконец, гроб был опущен в могилу. Полетели первые комья, и я ушел, отошел в сторону, ибо двоюродный брат Сергей предложил мне свои услуги по возведению ограды и металлического столика со скамейкой, а старшой похоронной команды начал снова пытать меня относительно немедленного изготовления памятника из гранитной крошки, от чего я на этот раз решительно отказался, а вот на изготовление надмогильницы и уплату за землю под будущую могилу дал добро. Общая сумма не превысила миллион, что меня, признаться, удивило в лучшую сторону, видимо, мои утренние сентенции по поводу необыкновенной дороговизны (круче московских цен) всех предложений.

Со старшим я договорился о том, что приеду через день, в пятницу, и расплачусь по полной программе. Аванса он не просил, и я решил не давать, тем более что все свои N-ские координаты я оставил ещё утром.

Все рано или поздно заканчивается. Vita nostra brevis est. (Жизнь наша коротка (лат.))

Утихло роение провожающих отца в последний путь. Часть родственников, живущих на Кислотном, попрощалась с нами и на поминки не поехала, пообещав придти обязательно на девятый и сороковой день. Некоторые наиболее пожилые поехали на автобусе и сошли по дороге, и все равно в столовую прибыло не меньше шестидесяти человек.