Виктор Широков - Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке

Была у меня, знаете, душа легка на подъем. Или это гормоны играли. Встретишься порой глазами с девчонкой из другого класса на перемене и пошла писать губерния. Чуть ли не поэмы рождаются, летаешь аж, бежишь чуть звонок в коридор, садишься на свободную скамеечку, а твоя ненаглядная тут как тут с подружками, всё чувствует, шельма, садится рядом или через подружку, вся разрумяненная, вся в разговоре, вроде не до тебя, а глазами так и стреляет в твою сторону. Но тебе прямо в лоб ни-ни, ни словечка. А ты, ну что ты можешь, гортань сжалась, язык к нёбу прилип, в желудке сплошные нервные спазмы, сердце в пятки проваливается, и вот уже уводит твою красавицу более ловкий и разговорчивый. Впрочем, это я зарапортовался. Это, если на вечере, танцевать уводит. А так — перемена заканчивается, и звонок опять разводит всех по классам. А на новой перемене всё по новой.

Так вот, была у меня в десятом одна девятиклассница, вообще-то ровесница, я ведь на год раньше в школу пошел, шести лет. Лидой её звали. Хорошая девочка Лида на улице нашей жила. Это стихи такие, Ярослава Смелякова. Кажется, даже песня такая есть.

Познакомились мы с ней во время разгрузки баржи, которая привезла в город П. бутылки с минеральной водой "Боржоми". Все старшие классы школы № 41 были брошены в трудовую атаку. И вот, хватая очередной ящик с бутылками, стал я подмечать невысокую круглощекую блондиночку с озорными голубыми глазами. Так и норовила она попасть со мной в пару, ящик нести. А может, так само собой получалось, без ухищрений особых. Надо бы её спросить. Ну вот, а потом стала она помогать мне выпускать школьную стенгазету. Был я тогда главным редактором, и юная смешливая машинисточка печатала без устали заметки, наполовину написанные мной. Тянулись мы друг к другу как две половинки магнита. Сидишь, бывало, у стола, разговаривая с другими членами редколлегии (у нас же всё, как у взрослых было, только ещё более страстно, до слез и драки), а машинисточка с листочком тянется, подойдет, волосы её тебе щеку щекочут, а ножка её весьма ощутимо в бедро упирается. Так что десятый класс пролетел как один день.

Весна уже готовилась стать летом. Я сдавал выпускные экзамены, за сочинение получил четвёрку (пропустил две запятые), оставался последний по английскому языку. Виделся я с Лидочкой только днем в школе. Вечером сидел над учебниками, шел на медаль. Как-то иду я с ней чуть не в обнимку к выходу из школьного двора, а около ворот прохаживается её отец (она мне сразу сказала), с виду простой мужик. И чего я испугался, сейчас не припомню, да и тогда, наверное, не осознавал, но дал я дёру через школьный забор с задней стороны во двор к своему приятелю. Ушел тогда, одним словом.

И вот то ли в тот же день вечером, то ли на следующий пришли ко мне ребята, один из которых встречался с подружкой Лиды и чуть ли не жил с ней, полуоткрыто, конечно; он и попросил меня пойти с ним, чтобы вызвать его подружку на свидание. Очень он её бабушки боялся. Я тоже робел, застеснялся заранее и решил сначала вызвать Лиду, которая и привела бы подружку к её возлюбленному, для чего дал свой велосипед прокатиться одному из соседских пацанов, которым всё хрен по деревне, и попросил его известить Лиду о встрече запиской, в которой значилось: "Приходи в лог в шесть часов. Я тебя люблю". Сам же расположился неподалеку от места обитания своей красавицы.

Надо заметить, что очки я тогда принципиально не носил. Считал почему-то, что они портили мое мужественное лицо и римский нос. На самом деле, конечно, стеснялся. Значит, нацепил я тогда очки, словно бинокль, и стал вглядываться в даль. Лидин дом, такой же бревенчатый, как и у меня, только не обшитый тёсом, стоял на самой окраине поселка. За ним почти вплотную начинался настоящий лес. Было видно через очки, как три фигуры (отец, мать и Лида, единственная дочь) копошились на участке. Они сажали картошку.

Задним числом мне известно, что Лида, получив мою записку, срезу же двинулась ко мне. Мать её перехватила по дороге, отобрала записку и показала отцу с криком:"0н нашу дочь изнасилует". Дело в том, что за день до этого они нашли Лидин дневник, где она обстоятельно описывала наши отношения, объятия, поцелуи, свою готовность и решимость… Вот почему её отец и приходил к школе, хотел со мной выяснить обстоятельства. Впрочем, я, возможно, это додумываю, сочиняю, ибо дневника сам не видел. Говорю с Лидиных слов. Но, видите, из дневника действительно вытекало, что кульминация нашего романа не за горами. Родители её, естественно, хотели предотвратить непоправимое.

Итак, встретил я все-таки Лиду на опушке леса и вместо того, чтобы идти в поселок вызвать подружку на свидание к приятелю, я повел её в глубь леса. Поцеловать захотелось и всё, честное слово. А мать её, видя направление нашего движения, совсем сбрендила и зашлась в истерике ("Он нашу дочь изнасилует"), и вот уже отец её с лопатой в руке, бежал за нами. Сейчас легко рассуждать и прикидывать, как правильнее было поступить, а тогда я попытался склонить Лиду к совместному бегству, но она осталась стоять на опушке ("Я от отца не побегу"), а я без стеснения дал дёру в очередной раз и, обогнув "зону", как издавна именовалась часть посёлка, оказался дома. Увы, мои злоключения на этом не кончились. Примерно через час раздался звонок в нашу дверь, и порог переступил Лидин отец, который немедленно начал кричать:

— Испортил девчонку, мерзавец. А жениться не собирается. В школу пойду. В райком комсомола пойду. В райком партии пойду. Пусть его из комсомола исключат, раз не женится. Пусть женится немедленно или прекратит встречи, писатель хуев…

Я дрогнул, я вылетел из дома без оглядки и часа четыре слонялся по поселку, потом спрятался на задворках районного дома культуры, где около полуночи нашел меня отец и без ожидаемого рукоприкладства, чего я опасался, привёл домой. Еще часа два меня допрашивали отец с матерью на предмет половых сношений с Лидой. Я всё отрицал, что было чистой правдой. Тогда-то я и услышал в пересказе про записи в её дневнике. Родители взяли с меня клятву, что я больше не то, что встречаться, но и подходить не буду к своей кралечке. Её родители должны были то же самое потребовать от нее.

Назавтра я сдал английский на "отлично". Через несколько дней вручили мне серебряную медаль. Сердечные переживания сегодня, конечно, позабылись, но они были и нешуточные. Но с Лидой мы больше действительно не встречались и не разговаривали. Как оказалось, довольно долго.

На выпускном вечере она подошла ко мне и молча подарила свой рисунок, вернее "переведенную" картинку роскошной черкешенки в танце. Открытка самодельная эта долго болталась среди моего бумажного хлама и может быть цела до сих пор.