Виктор Широков - Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке

— Как же? Твоя девушка продала мою квартиру за 66 тысяч долларов, конечно, ей за услуги полагается какой-то процент, но деньги, которые она должна была мне сегодня привезти, куда-то исчезли. А лежали они, по её словам, в сумке, которая находилась последнее время у тебя. Мои люди тебя обыскали, но кроме бумажника с мелочью ничего не нашли. Ловко работаешь, но все-таки сознайся, где деньги, дорогой. — хищно улыбаясь. продолжал мягко допрашивать узника седоголовый "спортсмен".

— Откуда мне знать. Татьяну и расспросите лучше. Я-то при чем? — постарался как можно почтительней ответить наш герой. Ему сейчас хотелось только одного: вернуться невредимым в свою берлогу, сбросить немедленно испачканную одежду, влажное от едкого пота бельё и залезть в ванну с горячей водой, чтобы смыть с себя очередную жизненную неудачу с предавшей его женщиной, забыть все сегодняшние унижения, потом снять стресс заветным джином "Бифитер", привезенным из Англии полгода назад и на следующий день, проснувшись в обычное время в привычном месте, не вспоминать больше о происходящем здесь, как о дурном сне.

— Её мы уже спросили и если надо будет, ещё спросим, но она утверждает, что все деньги были всё время в её сумке, когда она встретилась с тобой, — уже не улыбаясь, а напротив помрачнев, отрубил хозяин.

Вадиму оставалось только развести руками, если бы они не были скованы наручниками.

— Как мне вас все-таки убедить, что ничего из сумки Татьяны не брал? У меня ведь и времени не было, — он снова искательно обратился к седовласому вершителю своей судьбы.

— Хорошо, — неожиданно согласился вершитель. — Если ты не брал, кто взял по-твоему?

— Откуда мне знать. Я что, муж что ли или любовник… Речь Вадима оборвал резкий удар по лицу, опять легко сбивший его с ног. Видимо, когда перешел границу допустимого, хозяин подал соответствующий знак кому-то из охранников.

— Что с ним будем делать? — обратился хозяин к двум мужчинам в строгих костюмах, стоящим у окна.

— Пусть платит за себя выкуп, — высказался стоявший ближе к хозяину.

— Слышишь, что люди говорят? Платить все равно придется, — снова улыбнулся седоголовый.

— И сколько же придется платить? — прогундосил Вадим, у которого рот был забит слюной и кровью из разбитой верхней губы. "Слава Богу, если зубы остались целы", — подумал сн следом, касаясь языком качающегося верхнего зуба.

— Что сам не понимаешь или уже считать разучился? Шестьдесят шесть штук "зелеными" и штраф двадцать процентов, итого восемьдесят штук, — опять усмехаясь, сказал хозяин.

— Но у меня вообще столько нет, — прохрипел Вадим.

— Нет сейчас, но найдешь, если поищешь, квартиру свою тоже продашь, — продолжил седоголовый.

— И квартиры у меня нет, сам всю жизнь снимаю, — все ещё лежа, прогундосил узник.

— У отца твоего квартира есть, пусть тебя выкупает, раз не научил честно жить, — настойчиво, почти в приказном порядке отчеканил хозяин. — Мы всё уже про тебя и отца твоего выяснили. В милиции у нас тоже есть свои люди.

Он взглянул на какие-то листки, лежавшие перед ним на столе:

— Врунов Николай Евгеньевич, 1914 года рождения, вдовец. Прописан по адресу: Москва, улица Дмитрия Ульянова, дом 8, квартира 12. Хороший кооперативный дом, квартира, правда, небольшая, двухкомнатная. но кухня большая, 12 метров и место хорошее — почти Ленинский проспект, должны покупатели дать нужные деньги. Пусть отец готовит дарственную нашему человеку, если сам не хочешь продажей заниматься, а все расходы по оформлению так и быть возьмем на себя, что мы не люди, войдем в положение…

Вадим слышал последние слова как бы в ватном тумане, в полусне. Страх перед настоящим, страх перед будущим, страх за отца, о котором он сегодня даже ни разу не вспомнил, необъяснимость и нереальность происходящего навалились на него огромной тяжестью и он даже не почувствовал, что потерял сознание. Очнулся он от того, что что-то холодное и мокрое текло по лицу и груди, видимо, на него плеснули водой из большой пластиковой бутыли, которую ещё держал один из охранников.

— Ковер, понимаешь, испортил. Хорошие гости так не поступают, — донесся откуда-то издали голос седоголового. — Уберите его.

Вадима как большой куль с картошкой проволокли до лифта, а потом спустили вниз и протащив волоком, весь обратный путь, бросили в уже знакомый карцер. Клацанья запоров он на этот раз не слышал, пребывая в том дремотно-зыбком состоянии, когда окружающее кажется просто сном или телекошмаром, и которое он за все свои сорок девять лет ещё ни разу не испытал.

Очнувшись очевидно уже рано утром, хотя и в полной тьме каменного мещка, Вадим пока не научился определять время хотя бы с относительной точностью, он испытал прежде всего не чувство голода, а нестерпимые позывы к отправлению естественных надобностей. Если бы не природная, а может, и благоприобретенная воспитанность, он бы с удовольствием отомстил своим мучителям таким простым и доступным способом, справив нужду прямо в карцере, но усугублять во всех смыслах свое и так не ахти как терпимое положение он не стал. Так как руки его были по-прежнему скованы за спиной, (узник забылся кратким сном на боку, переворачиваясь, видимо, время от времени во сне), он подобрался к двери и принялся колотить в неё поочередно то одной, то другой ногой. И хотя удары каблуками были глухими, его все же услышали, потому что затворы клацнули и дверь приоткрылась.

— Чего тебе? — раздался голос охранника.

— По нужде бы надо, — просительно выдавил из себя пленник, он уже понял, что даже за вызывающий тон могут наказать.

— Что ж, нужда — дело святое, — философски согласился охранник и погнал Вадима перед собой, как глупое непослушное животное, придерживая его за цепочку наручников как за своеобразную шлейку или ошейник. Буквально через несколько метров обнаружилось месторасположение вожделенного кабинета задумчивости, охранник втолкнул туда пленника и, расстегнув и приспустив брюки, посадил его на фаянсовый стульчак, пластмассового крута не было, и Вадим, вынужденный сесть на холодную режущую с непривычки поверхность, особенно остро почувствовал свою беспомощность и стесненность, но выбора у него не было ("Спасибо, что не в штаны, — неожиданно просто и обыденно подумал пленник, рассматривая внутреннюю голую часть двери, которую все-таки прикрыл человеколюбивый страж.

— Ну что, сделал свои дела? — осведомился охранник через дверь и, войдя в узкий туалет, повернул несчастного, обтер его филейные части наскоро сварганенным из бумаги квачом, потом приподнял и застегнул брюки.

Обратный путь прошел в обоюдном молчании. Каждый, вероятно, думал о своем.

В подобном сумасшествии тихом прошло трое суток. Для Вадима они слились в одну нескончаемую ночь с прослойками редкого света: выводов в туалет, причем, если его просьба оказывалась ложной (а он пытался по первости разнообразить "досуг"), его нещадно избивали; единственным удовольствием и развлечением была еда: поили его дважды в день, видимо, водой из-под крана, в которой хорошо чувствовался запах хлора, кормили один раз — полуфабрикатным супом "быстрого приготовления", заливая кипятком вермишелевое содержимое пластикового стаканчика и вливая ещё неостывшее месиво в рот пленника, стряхивая клейкие остатки на кожу лица, и потом долго эти мучные "черви" сохли и раздражали пленника, пока и в этом он тоже не начал находить своеобразное удовольствие, стряхивая присохшие комочки подергиваниями лицевых мускулов. Судя по реакции хозяина, который взял за правило беседовать с ним тоже раз в сутки по кончании своей роскошной трапезы, Вадима никто нигде не искал.