Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 1)

Водопады, вечные снега, клокочущие реки и родники, и во всем — гордый дух, передавшийся сынам и дочерям этого края… Смелые, пламенные сердца… А вот демоническая фигура всадника, лихо летящего над бездной… над миром и тщетой людской… И подпись "Мерани"…

Однажды Андрей пришел к ним радостно-возбужденный, в руках у него было письмо.

Людмила пробежала глазами строки: "Вы просили прислать образцы народной поэзии… Спешим вас обрадовать… Вот стихи о вольных гачагах, помните, я рассказывал… Их распевают в горах среди простонародья… Быть может, и сгодится вам для великих научных открытий, а более всего, для просвещения "любознательных читателей". Я, как мог, пересказал их по-русски… Жаль, что не умею рифмовать…"

— Что это вы опять штудируете, голубчики мои? — спросила старая княгина, щуря подслеповатые глаза.

— Песни кавказских татар.

— И о чем они, песни? Небось, вроде тех, что давеча читали, о любви?

— И о любви, конечно.

— А еще о чем?

— Ой, милая, рассердишься.

— А ты читай, читай, а я погляжу, сердиться или нет.

— Ну, узница попала в темницу и зовет на помощь Друга — заступника своего…

— А за что ее упекли?

— Против царя пошла…

— Ох, молодо-зелено, — сокрушенно вздохнула Пелагея Прокофьевна. — Мало было напастей на наши головы… Ну, да ладно, читай, читай, послушаю.

Итак, интересы молодых петербуржцев не преследовали чисто научные цели. Через образцы народной поэзии и "изящной словесности" они хотели постичь сокровенные чаяния народов этого романтического края, доискаться до коренных причин их ропота, давших толчок к повстанческому движению гачагов. По слухам, доходившим до столицы, из разговоров с просвещенными людьми из Кавказа Людмила и Андрей узнали о раздражении в верхах и переполохе властей, вызванных этим движением. Да только ли в далекой уездной глуши происходило такое!.. Даже по официальным вестям о судебных процессах, арестах, ссылках можно было понять, что "вольнодумство" и "ересь" пустили корни по всей многоязыкой державе.

И молодые друзья понимали, что вольнолюбивые песни кавказцев — не праздное стихотворство, а голос тысячеустой народной молвы и совести. Это — мятеж против насилия и самовластья! Это вызов "униженных и оскорбленных", у которых чаша терпения вся до краев полна! Это было рождение нового эпоса народного подвига, которому жить в веках. Слово, песня, сказ, исторгнутые из сердца народа, издревле запечатлевали живую летопись борьбы, передавались из уст в уста, из поколения в поколение, становясь неисчерпаемым родником для грядущих творцов, возрождаясь вновь и вновь, обретая новую силу и звучание, клокоча, бушуя, бунтуя, как мощные горные водопады…

Захваченные всецело идеей служения народу, такие, как Андрей, Людмила и их единомыслящие ровесники видели естественную связь народных песен и сказаний с бытием народа. Народный гений был первоосновой, из которой преемственно черпали поколения, сменяющие друг друга, и это обеспечивало совершенным творениям долгую жизнь, и герои, порожденные одним народом, становясь художественным и литературным достоянием других народов, вырастали в героев всего рода человеческого.

Но молодые радетели народного блага, при всей серьезности своих подвижнических намерений и занятий, ощущали неутолимую жажду борьбы; их пылкие мечты занимали люди реального действия, их сердца бились пока еще несбыточной и наивной мечтой сплоченного и дружного тираноборства… Их влекла к себе романтика далекой животворящей легенды, и они хотели бы причаститься к ней не только словом, но и делом. Как бы ни выглядели неравными противостоящие силы, каким бы колоссом ни представал царизм, логика истории общественного движения была неумолима! Хотя и ни декабристы, ни народовольцы, ни гачаги не могли сокрушить монархию и были обречены на поражение, на арену выходила и крепла сила, которой суждено было стать могильщиком самодержавия. Эта сила, зреющая на фабриках и заводах, в шахтах и на промыслах, еще не предстала во всеоружии, но она выказывала себя там и тут нарастающим упорством и отвагой.

Два русла трудового фронта, пролетарский и крестьянский еще не соединившиеся в один мощный поток, тем не менее уже обозначали этот порыв к единению.

Конечно, наши молодые правдоискатели-подвижники, в своих пылких мечтаниях и наивных умозрениях могли, в лучшем случае, только смутно догадываться о грядущей роли этих зреющих общественных сил, но в их сердцах уже горел священный огонь возмездия. Настал день, когда "Орлица Кавказа", написанная дерзкой кистью далеких друзей, "долетела" и до старого петербургского особняка княгини Семеновой.

Людмила с Андреем пришли в восторг, разглядывая фоторепродукцию: это было больше, чем картина, воплощение окрепшей кисти — это был клич!

И вновь оказалось, что нельзя однозначно отвечать на вопрос: "муза или меч?"

И муза, и меч! Их союз чудодейственен!

"Струн вещих пламенные звуки" всегда воодушевляли борцов. Борьба без песни обойтись не могла. Пусть даже и безыскусная песня, зато от сердца идет…

— Знаешь, что я надумал, — поделился Андрей заветной мечтой с Людмилой. Побывать бы там. Увидеть бы воочию отважных горцев…

— На Кавказ?

— Да.

— Я… готова…

— А как на это посмотрит Пелагея Прокофьевна? — скептически усмехнулся Андрей, — Думаю, наше "предприятие" не приведет ее в восторг…

— Верно… Но надо попытаться уговорить ее.

— Не стоит ее посвящать в истинную цель… Едем собирать материал: так-то будет спокойнее.

— Пожалуй, ты прав. Тем более, у нее сложилось уже благоприятное представление о тамошних литературных образцах… Поверит…

Людмила обрадовалась несказанно. Ее серые глаза лучились.

Она прошла в покои старой княгини, сидевшей в кресле и читавшей пожелтевший номер "Русской старины". Обняла ее за худые, острые плечи, взглянула на раскрытые страницы: "Восточная поэма на смерть А. С. Пушкина".

— Бабушка, ты — прелесть!

— Полноте! — незлобиво проворчала та. — Стара для комплиментов.

— Нет, правда! А что ты это читаешь? — лукаво полюбопытствовала внучка.

— Вашего кавказского поэта…