Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 1)

— Верно, верно, душенька, справедливы твои слова, — подхватила Ханум Баладжаева, распалившись, будто Гюлейша масла в огонь плеснула. — Пока мой прозябал на незначительных должностях, так пятки мне лизал, а едва возвысился, отрастил себе брюшко — и сразу зазнался! После полуночи проснулся, петухом заливается! Юнец!.. Найти бы мудреца, который урезонил бы бесстыдника: "Ай, Беюк-киши (Киши — мужчина — ред.), к лицу ли тебе увиваться за кралями? Ты отец семейства, у тебя дети…"

— Правду, правду молвишь, Ханум-баджи, — страстно воскликнула Гюлейша. Это я, несчастная, была круглой дурой, выпустила из рук поводья!.. А ухватила бы покрепче уздечку, так не вырвался бы, не ушел, и я бы нынче не возилась с его сопливыми щенками! Правильно ты решила сразу загнать беса в камыш прибрать мужа к рукам. Тут самое главное — не опоздать!..

Всласть почесав языки, насытившись беседой и обильными яствами, Ханум и Гюлейша порешили заключить тайный союз., сообща все выведывать и вынюхивать, глаз не спускать с доктора и ненавистной Сачлы. У Гюлейши были на это свои причины: ведь с помощью доктора Баладжаева она собиралась усвоить хотя бы азы медицинской науки, облачиться в белоснежный халат, павой разгуливать по больнице, и если не лечить больных, то уж во всяком случае запустить руки в кладовку. Но теперь корабль ее мечты затонул в морской пучине… Тут было с чего проникнуться лютой злобой к незваной горожанке!

И, обещав докторше свои бескорыстные услуги, направленные, как легко заметить, на укрепление семейного очага, Гюлейша удалилась.

Примчалась она к Ханум Баладжаевой уже на следующее утро, прислонилась к стене, будто ноги не держали раскормленную тушу, засунула руки в карманы халата и сообщила прерывающимся от волнения голосом:

— Кое-что разузнала. Ай, Ханум-баджи!.. Сердце-то тебе подсказало истину, одну святую истину.

— Чего ж ты узнала, ай, Гюлейша?

— Послушай, да твой блудливый муженек превратился в ее покорного раба! — И Гюлейша а ужасе сжала ладонями свои мясистые щеки. — Настоящий раб, валлах!

У Ханум задрожал пухлый подбородок.

— Сама видела?

— Что я — вся больница видит!.. Скажет ему Сачлы: "Умри!" — доктор тотчас помрет. Скажет: "Живи!" — и он воскреснет… Будто амбал, тащит в ее комнату из сарая и стол и кровать. Видела, своими очами видела; как собственноручно выискал ей отличный тюфяк, теплое, мягкое одеяло.

Хлебнув огневой вести, Ханум рухнула в кресло.

— Значит, готовит пуховое ложе? — простонала она.

— Значит, готовит! — кивнула Гюлейша. — Уже принес в комнату умывальник, картины по стенам развесил. Да он, миленькая моя, пеплом рассыпался у ее ног!.. "Что вам еще угодно, Рухсара-ханум? Присядьте, Рухсара-ханум!" Вот так и щебечет весь день.

Из широко раскрытого рта докторши вырвался протяжный вопль. Но тотчас она спохватилась, что дети в соседней комнате услышат, пошла, прикрыла плотно двери.

— А еще чего видела?

Гюлейша покровительственно усмехнулась.

— Дело-то не на глазах у всех людей делается, ай, наивная ты, Ханум!.. Но погоди, может, я тебя как-нибудь подтащу к замочной скважине — любуйся!

— Вот для чего он меня на дачу гонит спозаранку! — взвизгнула докторша. Да покарает аллах искусительницу!

— Аллах-то зачем тебе понадобился? Сама сражайся! — раздувала чадный костер Гюлейша.

— Зубами растерзаю, своими руками разорву на мелкие кусочки! — выкрикнула в бешенстве Ханум.: — Остригу наголо эту блудницу, посажу, на осла лицом к запакощенному хвосту!

— Послушай, миленькая, я то чем провинилась? — отступила к входным дверям Гюлейша, не на шутку перепугавшись разъяренной тигрицы.

— Вознагражу! Подарками засыплю! — умоляла Ханум, сползая с кресла. Поймай их на месте преступления, Гюлейша-джан! — Она сорвала с шеи ожерелье, швырнула в руки гостье. — Все, что накопилось в этом проклятом доме, тебе, только тебе отдам!.. Пусть воют с голоду его мерзопакостные детишки! Да я еще замуж выйду за лихого молодчика, ему, Беюк-киши, отомщу! — Докторша, как видно начала заговариваться.

— Ах, нет, нет, мне ничего не нужно, — отнекивалась Гюлейша, припрятывая тем временем поглубже в карман халата ожерелье. — Жалею твоих ни в чем не повинных детишек!.. Чтоб городская шлюха разрушила семью? Осиротила детей? Твое место нахально заняла? Ни-ко-гда!.. Но, миленькая, если разобраться, он с умыслом отсылает тебя так рано в эйлаги. Чтобы простор себе обеспечить, развязать руки!

— Хазрат Аббасом клянусь: гнездо разрушу, детей швырну в подворотню, подберу в горсть полу платья и помчусь прямо в Москву с жалобой! — Клятва была такой пространной, что Ханум замолчала на миг, отдышалась. — Посмотрим, как этот фельдшер тогда завертится! — собравшись с силами, продолжала она визжать. — Я его выведу на чистую воду! Ну, сделался солидным человеком, так блюди себя, не выкидывай фокусы, не возись с кралями, которые годятся тебе в дочери! Ах, ах, ах!.. Где ж сейчас этот дохтур, где?

— Где ему быть? — Гюлейша с хладнокровным видом пожала плечами. — Конечно, у Сачлы!

Гюлейшу Гюльмалиеву в прошлом году единогласным решением месткома выдвинули из чайханы на постоянную работу в больницу.

Доктор Баладжаев на всех собраниях и заседаниях слезно жаловался, что в районной больнице не хватает медицинского персонала. Вероятно, под влиянием его речей и появилось на белый свет это странное решение месткома:

"Ввиду того, что товарищ Гюлейша Гюльмалиева является местным кадром и проявляет пылкий интерес к медицинской науке, рекомендовать ее к выдвижению в больницу".

Доктор Баладжаев, прочитав решение месткома, решил, что Гюлейша станет работать в больнице сиделкой, нянечкой: ведь только что закончила, да и то с грехом пополам, курсы ликвидации безграмотности, а в голове- ветерок.

И, обнадежив членов месткома, что выдвиженке будет оказана посильная помощь, доктор удалился в служебный кабинет, где и занялся "изучением" иностранных медицинских книг.

Он постоянно жаловался знакомым, что медицинская литература на азербайджанском языке еще бедна, скудна, что труды русских ученых прибывают в горные районы со значительным опозданием. И посему волей-неволей приходится штудировать зарубежные издания, дабы быть в курсе новейших чудодейственных научных открытий.

Весь широкий письменный стол в его больничном кабинете был завален толстыми фолиантами, книгами. Стоило к ним прикоснуться, как пыль взвивалась столбом…

Если кто-то из посетителей стучался в дверь, то доктор говорил вялым, скучающим тоном:

— Войдите!

И еще плотнее припадал к раскрытой книге, показывая, что он всецело поглощен чтением.

Посетитель робко замирал на пороге.

— Садитесь, садитесь, — бурчал Баладжаев, снимал очки, протирал платком утомленные глаза.