Виорэль Ломов - Музей

Эгина спала вечным сном в неизменной миролюбивой позе. Что-то роднит ее с Элоизой. Затаившаяся страсть? Уснул и я. Я почти физически ощутил, как мысли мои улетели к Элоизе, к тем дням, когда я еще не знал ее и когда она была так счастлива и одинока.

Все прошло спокойно, только под утро что-то ужасное разбудило меня и я услышал вой, рвущийся из меня наружу.

Презентация выставки должна была состояться в понедельник…

Презентация выставки должна была состояться в понедельник, но из-за случившегося ее перенесли на среду. На презентации Верлибр проникновенно говорил о безвременно покинувшем всех нас талантливом фотохудожнике и, прохаживаясь мимо фотографий, застыл как вкопанный перед махаоном. Подошел к Элоизе и спросил ее:

— А где ты?

— Аналитиков спросите. — Она кивнула головой на Куксо с Усть-Кутом.

Верлибр важно (у него это иногда получалось даже величественно) обратился к следователю с просьбой разъяснить ему, на каком основании и с чьего согласия была изъята лучшая фоторабота несравненного мастера Вадима Перхоты.

— Не соблаговолите ли, любезнейший, приоткрыть нам завесу… — так начал он.

Куксо по-простому, но тем не менее весьма доходчиво объяснил директору, что основание и согласие при следствии всегда находятся в одних руках, и, чтобы поставить Верлибра на место, показал ему свои руки и предупредил:

— У меня еще к вам будет несколько вопросов. Готовьтесь.

А после директора под его легкую руку попали и все остальные: Салтыков с Салтычихой, Скоробогатов, Пантелей, Шувалов и даже Шенкель. А когда Куксо увидел Федула, тут же едва не взял с него подписку о невыезде.

— Какой невыезд? — сказал Федул. — У меня на трамвай-то и то денег нет!

— Я слышал, вы оживляете трупы? Будто у вас где-то чан с живой водой? обратился следователь к Федулу.

У того от ужаса остановились глаза и пропал дар речи.

— Изыди! — махнул он рукой на Куксо.

События развивались стремительно. Даже удивительно, как быстро сменяли они друг друга, словно мы очутились в какой-то латиноамериканской стране, где после обеда одновременно занимаются любовью, спят и убивают друг друга.

Куксо скорее всего практику проходил в швейцарском кантоне, так как вел следствие по швейцарским канонам: во всяком случае, допрос всех свидетелей и подозреваемых он осуществлял одновременно и в одном помещении. А может, начитался детективов?

Элоиза проговорилась (я понял: она это нарочно), что последней, кто видел Перхоту, была она, и Куксо впился в нее, как клещ.

— Я ему сказала, что хочу сфотографироваться рядом с рысью, и мы спустились в подвал.

Салтычиха громко крикнула Элоизе:

— Ну, что ты мелешь? Никуда ты не спускалась! Ты же все утро не отходила от меня!

Элоиза тут же, торопясь и сбиваясь, стала рассказывать, как она направила на Перхоту рысь. Куксо недоумевал.

— Рысь? Ту, что в подвале? — переспросил он.

— Да, что в подвале.

— Вы меня за кого принимаете? За идиота? Какая рысь? Чучело на вер-стаке?

И тогда я воскликнул:

— Нет, этого не может быть! Фотографа убил я.

Я никогда раньше не был участником следствия. Мне оно напомнило танцы моей юности: кого пригласишь, с тем и танцуешь. А белый танец танцуешь с тем, кто пригласит тебя. Удивительно безмозглое занятие! Так вот, я сейчас пригласил Куксо на белый танец. Он и обрадовался. Он думал, я счастлив потанцевать с ним.

Следователю я честно признался, что убил Перхоту в припадке безумной ревности, в состоянии аффекта, а более интеллигентному Усть-Куту "проговорился" во время перекура на лестнице, что я не мог простить Перхоте его грубых пальцев, которыми он снял, как с крылышек бабочки, с души моей будущей жены золотую пыльцу вечной женственности.

Когда мы вернулись в комнату, Усть-Кут стал что-то нашептывать Куксо. Тот фыркнул:

— Да ну, чепуха какая-то! Какая душа? Тут натуральный висяк.

Когда он стал у меня допытываться, как я убил Перхоту, я сказал, что заманил художника в подвал под предлогом подобрать необходимую для презентации осветительную аппаратуру.

— Что у него, своей нет? — недоверчиво посмотрел на меня Куксо. — И как же вы… разделались с ним?

— Бил чем-то, вроде грабелек, — сказал я. — Плохо помню. Пелена.

— А, пелена… И где же они, ваши грабельки?

— Выбросил. С моста в реку.

— Угу, концы в воду, куда же еще? А как же рысь? Кровь на ней?

— Да я и сделал.

— Это помните?

— Это помню. На меня находили периоды как бы просветления.

— Нет, — покачал головой Куксо. — Грабельки, конечно, интересный предмет, особенно когда его нет, но мне кажется, что тут замешана все-таки рысь. Где вы ее и когда убили? — неожиданно обратился он к Вовчику.

Вовчик долго рассказывал об охотничьих тропах и таежных заповедных местах. Усть-Кут слушал с интересом, а Куксо то и дело перебивал его, пока вовсе не приказал замолчать и воскликнул:

— Нет! Ее определенно кто-то из вас оживил! — И стал сверлить глазами Федула, но тот был как алмаз.

Вовчик нашептывал Усть-Куту продолжение своих охотничьих историй.

У того блестели глаза.

— А может, это и вы… — задумчиво взглянул на меня Куксо. — Вот тут показания у меня, позавчерашние. Салтыков, Салтыкова, Верлибр подтвердили, что именно в четверг утром, когда исчез Перхота, вы метались по всему музею как безумный. У вас горели глаза, говорили путано, отвечали не к месту и невпопад.

Тут неожиданно за меня вступилась Шенкель:

— Да он все утро, товарищ следователь, был в музее на первом этаже. Я все время стояла в первом зале, справа. Извините, даже в туалет не отлучалась ни по какой надобности. И он то и дело таскал мимо меня то планшеты, то мешки, то стекла, то мусор всякий, то слева направо, то справа налево, то…

— Достаточно! — прервал ее Куксо.

Он был явно уверен, что преступник один из нас.

У Куксо голова шла кругом, так как дни шли, а следствие не продвинулось ни на шаг. А Вовчик вдруг ударил себя по лбу и вскинулся:

— Есть же еще пара свидетелей!

Куксо насторожился:

— Кто такие?

— Сам Перхота с рысью!

Тут зазвенел комар. Он летал вокруг всех нас по очереди, большой и звонкий, и все провожали его глазами и махали руками. Верлибр вдруг крякнул и стащил через голову рубашку. Куксо с недоумением уставился на него. Шувалов тоже крякнул от удовольствия. Комар уселся на полное плечо директора и стал пить директорскую кровь. Верлибр терпел. Все затаили дыхание. Когда комар всласть напился и собирался уже взлетать, Верлибр ласково придавил его. Из комара брызнула директорская кровь.

— Чтобы кого-то поймать с поличным, — сказал Верлибр, — надо позволить ему увлечься своим делом.

Угу, подумал я, так хорошо ловить упырей.

— Ты зачем призналась? — спросил я.