Игоpь Семенов - Рассказы

Следом за ним засмеялись и все "помнящие". Историю с трактором повторял по очереди каждый на свой лад. Взрослые мужики и степенные дамы, причастные и непричастные к этому происшествию, в лицах изображали недоумение председателя колхоза, непонимающего, как трактор смог по дну реки добраться до противоположного берега. — А Звонков-то, помните? — Смеялся Игорь Костиков, пять долгих лет деливший комнату в общежитии с Николаем. — Звонков ему сказал, что, дескать, у трактора проснулся инстинкт рыбацкий, вот он и погнался за щукой. — А помните… — А помните…

И бесконечное помните эпидемией охватило всех, сидящих за столом. Оно сыпалось со всех сторон на голову Николая, изо всех углов бросалось на него и забиралось в черепную коробку. Он поначалу вслушивался в это "помните", честно пытался вспомнить хоть что-нибудь, натужно улыбался на каждое воспоминание, но потом резко устал от всего этого и заскучал. ОНА сидела за столом напротив него и рассеянно ковырялась вилкой в тарелке, изредка бросая в его сторону короткие вспышки глаз. Когда-то эти голубые вспышки пронзали его тело разрядами тока, теперь же они были никакими. Ленка пришла одна, несмотря на то, что безымянный палец правой руки был увенчан атрибутом женского счастья. — Как ты? — Спросил Звонков у нее в перерыве между раскатами смеха. — Нормально. — Пожала она плечами. — Замужем? — Чтобы хоть что-то спросить, бросил он. — Да. — Кивнула она и в свою очередь поинтересовалась. — А ты все также оберегаешь свою свободу? — Да особенно никто и не покушается. — Вздохнул Звонков и пристально посмотрел ей в глаза. — Тебя это огорчает? — Отвела глаза в сторону Ленка. — Сейчас мне это безразлично. — Небрежно уронил Николай. — Хотя есть одна, Зиночкой звать. Оператором у нас работает. — Слукавил он. Она поняла, что слукавил (она всегда понимала его с полуслова), но не подала виду.

Волна воспоминаний схлынула также неожиданно, как и началась. Все разом, словно по команде, замолчали и завздыхали. В глазах каждого читалось разочарование от столь долгожданной встречи, но никто не хотел признаться себе в том, что его уже давно не волнуют все эти воспоминания и траектории судеб близких некогда им людей. Каждый из собравшихся понимал это, но, пытаясь скрыть, натужно продолжал интересоваться жизнью сокурсников. Праздник постепенно сошел на нет, и все как-то разом стали собираться по домам. В прихожей, в подъезде и на улице подчеркнуто долго жали друг другу руки, словно прощаясь на всю оставшуюся жизнь. Звонков вызвался проводить Лену до дома, неуклюже подставив ей локоть.

Порфирий замолчал, думая о чем-то своем. Николай опустился на землю рядом с ним и тоже притих. Казалось, слова стали лишними, неспособными выразить всей гаммы переживаний, навалившихся на него.

— Давай, что ли полетаем над городом. — Вдруг предложил обелисник.

— Я не умею. — Рассеянно ответил Николай.

— Как так? — Удивился Порфирий. — Все умеют летать. Просто со временем об этом забывают.

— Но я и не умел.

— А ты подумай о чем-нибудь приятном, что было в твоей жизни.

Николай тяжело вздохнул. Ну что прекрасного было в его жизни? В сущности ничего. Ни одного эпизода, ни одного мгновения. Казалось, что кто-то шел с ластиком по пятам и стирал, стирал, стирал. Вымарывал переживания и радость, разочарования и счастье первых успехов, оставляя после себя чистый лист бумаги. А может, это сам он пускал по ветру свою жизнь, стараясь забыть все и всех, считая ненужным тащить с собой весь этот обременительный ворох встреч и расставаний. В сущности, он, действительно, ничего не помнил, кроме самого необходимого, кроме своего имени, адреса и короткой автобиографии с аккуратными колонками дат и событий. Родился, учился, закончил школу, потом институт. Все. Сжато, рационально, без ненужных подробностей. Тошно и серо. Но ведь было, не могло не быть, просто спит где-то глубоко, укрытое даже от самого себя. Было детство, теплые мамины руки были. Они прижимали к груди, оберегали. Он бежал им навстречу на маленьких своих ножках, спотыкаясь и боясь опоздать. Эти руки однажды подарили ему юлу. Он тогда сидел на полу и долго смотрел на головокружительное чередование желтых и красных полосок, завихряющихся спиралью и исчезающих где-то внизу.

Николай вдруг отчетливо увидел себя, озадаченно рассматривающего игрушку. Вот она не крутится, и на ней полосы никуда не убегают. А если запустить, то они уходят прямо в пол и становится страшно, что больше не вернутся, а когда юла останавливается, то снова все полоски на месте. Разве не вызовет это восторженного крика. Николай так отчетливо представил себе эту радость, граничащую со страхом, что улыбнулся. Улыбнулся, почувствовав вдруг, что плывет где-то над землей, там, куда убегают полоски юлы.

Первые десять минут они брели молча, держась под руки, и в тоже время разъединенные прошедшими годами. Звонков тяготился молчанием, но никак не мог придумать подходящую тему для разговора. Разорвала тишину Ленка. — Помнишь, ты мне когда-то стихотворение написал? — Спросила она и тут же начала читать неумелое детское звонковское признание в любви.

— Бестолково. — Бросил Звонков, чтобы скрыть подкатившийся к горлу комок.

— Может быть и бестолково, зато честно. — Пожала она плечами и, помолчав, спросила. — Стихи-то сейчас пишешь?

— Нет. — Признался он. — Давно не пишу. — И чтобы сменить тему, спросил. Давно замужем?

— Два года. — Коротко ответила она. — А что?

— Да нет, ничего. — Попытался исправить свою оплошность Николай. — Просто так спросил. И дети, наверное, есть.

— И дети есть. — В такт ему ответила Лена. — Девочка.

Они снова замолчали, меряя улицу размеренными шагами. Ночь окутывала их, скрывая мысли и давно умершие воспоминания. Звонков прижимал ленкин локоть к себе и ничего не чувствовал. Не ускорялась кровь, не колотилось бешено сердце, ничего, словно рядом с ним шла не она, а ее постаревшая копия. Николай поймал себя на мысли, что весь вечер сравнивает Ленку с оригиналом, оставшимся в юности. Сравнивал тщательно, чтобы доказать самому себе, что это не она, что он все еще любит ее ту, вчерашнюю. Он вслушивался в ее голос, сортируя по кучкам его нотки и не находя того, что когда-то так нравилось ему.

— Ну а ты как живешь? — Вновь нарушила молчание она.