Лев Гунин - Избранник

"Почему была?! - красной сигнальной вспышкой мелькнула в сознании Сергея странная и отчего-то зловеще-прекрасная мысль. Но вместо ответа перед его глазами возник блестящий металлический предмет, напоминавший цилиндр, который стал претерпевать десятки превращений-мутаций, с каждой из них приближаясь к нему и вырастая в размерах. Когда то, что возникло из этого цилиндра, стало размерами с карету, оно уже мало напоминало цилиндр, а было покрыто металлической чешуей, десятками металлических складочек и издавало высокий свистящий звук. Из середины этого объекта выдвинулось что-то подвижное и живое, как розовый гигантский язычок, а потом трансформировалось в подобие живого мясистого цветка. Из этого мясистого цветка выдвинулись щупальца, на концах которых трепетали прозрачные, как ткань, лохмотья. Эти лохмотья стали опутывать, пеленать Сергея, и он превратился в кокон, неспособный двинуть ни рукой, ни ногой. Какой-то блестящий сиреневый свет, исходящий непонятно откуда, вдруг стал срезать- слизывать лепестки-чешую кокона, оставляя на месте частей кокона страшную черную пустоту. С каждым срезом пропадали в эту пустоту имена друзей и великих художников, названия улиц, городов, соотношения пространства и части тела. Последней, прощальной вспышкой мелькнул великий город на Неве, самый необычный и странный из всех существующих, но теперь занимавший не более двух сантиметров в диаметре и похожий на блестящую вязь транзисторной схемы. Потом, когда эта деструктивная процедура на время прекратилась, из непонятных высот ощупью проник ослепительно белый луч, страшный и угрожающий, как остро отточенный для убийства клинок. И тогда с железным грохотом стали падать и разбиваться где-то внизу огромные блоки слов и ощущений - снова имена, лица, память о вкусах и запахах, о матери, о теплоте ощущаемого в руке древка кисти, о радужном сиянии раннего утра, одного из утр, какие сулили надежду и успех, счастье и необыкновенную судьбу... Один из последних блоков содержал его имя, и, когда он падал, что-то заклинило, заискрилось, как при коротком замыкании, и многократным эхом пронесло два слога - "Сер-гей". Самым последним словом, какое падало совершенно отдельным блоком, вместе с какими-то совсем микроскопическими червячками чувств, с двумя шевелящимися и уползающими в темноте глазными яблоками, было слово "ИЗБРАННИК". Оно мигнуло, просто, как дешевая мигающая лампочка на танцах в деревенском клубе, и погасло, оставив за собой полную чернильную пустоту. Но и эта наполненная пустота скоро исчезла, замененная белой шипящей пустотой, совсем примитивной и ненаполненной. Это была пустота без верха и низа, без ориентиров и без звуков. В нее время от времени вклинивался влажный огонь, дрожащий, как пламя свечи, и безнадежный. Из поверхности этого огня иногда выруливали образы, звуки и лица, превращавшиеся во временную реальность, когда то, что было Сергеем, вдруг ощущало свое тело, видело себя в каких-то коридорах, в каком-то реальном пространстве, с другими людьми, в которых вдруг пыталось узнать - кого? - "не знаю". Но эти редкие проблески псевдореальности становились все реже и реже, и все заполняла бестелесная, разряженная и белая пустота...

* * *

Тем же вечером две группы людей в штатском появились в двух разных концах Ленинграда. Первая группа подошла к двери квартиры Сергея и открыла ее самым обыкновенным ключом. Двое сняли в коридоре характерные плащи и повесили на гвоздь. Остальные остались в верхней одежде, только расстегнув пуговицы. Они расположились в квартире, как у себя дома, и принялись методично осматривать все, что попадалось им под руку. Пересматривали и описывали книги, собрали в кучу и сортировали одежду. Один из них "нечаянно" уронил стоящую на подрамнике маленькую картину и "нечаянно" наступил на нее каблуком. Раздался треск ткани и дерева. Никто не повернул на этот звук головы.

Свою работу эти люди делали молча, только изредка обменивались короткими репликами. В квартире стояла тишина, но тишина, наполненная шорохами, шагами, редкими фразами и другими вкрадчиво-затаенными звуками. От этой тишины исходило ощущение зловещей опасности.

Другая группа совершенно одинаковых людей в это время вошла в дом на Невском, напротив кафе, где Невский пересекается с улицей Рубинштейна. Один из них приблизился к двери и позвонил. Никакого ответа. "Гражданка Тамара Смоковина! Откройте дверь!" Как и прежде, отклика нет. "Вскрывай дверь, раздается приказ. "Вскрывай" - громко сказано. Не прошло и пяти минут, как тот, который звонил, открыл дверь, пропуская других, без какого бы то ни было ущерба для имущества Тамары Гавриловны, просто открыл замок.

В квартире был видимый беспорядок. На полу валялись брошенные сумки, чемоданы, одежда, белье. Неопытный глаз мог ошибочно предположить следы грабежа, обыска, но только не незваные гости. Они сразу увидели в этом маленьком разгроме только то, что было: знак спешного отъезда, даже бегства. "Едем к полковнику! - почти тепло, по-человечески, выкрикнул один из них. И совсем скоро они показались возле другого дома, недалеко от канала Круштерна.

Этот дом был без сомнения богаче. Лепные потолки недавно побелены, стены - покрашены. Везде царил образцовый порядок, старый лифт бесшумно опустился к ногам вошедших и остановился. На шестом этаже они уже не звонили, а, прислушавшись, так же умело открыли дверь. И в этой квартире с богатой мебелью, с дорогим хрусталем в серванте и коврами на полах был, хоть и меньший, но очевидный разгром. "Зато у нас его звереныш, - злорадно выдавил из себя один из них. Другой подошел к телефону и набрал больницу: "Я дядя Валика Потапова. Интересуюсь его самочувствием. Что?! Как забрали? На прогулку и не вернулся? Хорошо. Приеду сам".

- Кто сообщит? - сказал главный из них. И, не дожидаясь ответа: "Василий, звони"

- У меня голос сорван.

- Пей меньше. Звони.

Василий, тот, что открывал дверь, позвонил. Голос в трубке, низкий с металлическим оттенком - тот же самый, какой слышала Тамара в больнице, принадлежит тому же человеку. Он сразу зовет майора.

- Слушаю, - отвечает майор.

- Просмотрите все внимательно. Может быть, найдете какой-то след. Они еще не могли далеко смотаться.

- А если не найдем? Что тогда?

- А ничего... Пусть армия ищет. Не каждый день полковники на генеральской должности из армии дезертируют. Если к нам за помощью обратятся - тогда, пожалуйста! Так что, приступай. А вот что мальца упустили - это плохо. Кто-то за это должен ответить.

В четвертом доме, на набережной Мойки, Ефим Ефимыч продавал две работы. Роспись-автограф художника внизу каждой из них уже был аккуратно переписан, заменен на другой. И от такой своеобразной, не похожей ни на какую другую, росписи Сергея не осталось и следа. "Работы в розыске, - комментировал он покупателю. Но онз нал, что и без того предметы частной коллекции этого человека никогда никому показаны не будут. Даже после его смерти. Он получил в долларах такую сумму, на которую мог в стране Советов не только безбедно жить, не работая, всю жизнь, но и купить несколько таких мастерских, как эта. И только уколы самолюбия омрачали его триумф. Ведь за эти работы уникальный знаток своего дела заплатил столько, сколько никогда не заплатил бы за его собственные...