Владимир Гусаров - Мой папа убил Михоэлса

- А с Чеховым-то за что евреи счеты сводят?

У Сережи случайно сохранилось несколько страничек моих записей, избежавших Лубянки. Вот одна из них:

ГПУ И ЭЗОП

Впервые я эту историю услышал от актера-пропойцы Миши Воробьева. Большинство его рассказов начиналось словами: "Это же выблюдок, каких свет не видал..." Затем ее подтвердил человек, лично знакомый с Николаем Эрдманом, автором некогда нашумевшего "Мандата" и так и не увидевшей света рампы гениальной пьесы "Самоубийца".

В достославные ежовские годы Эрдман пьес уже не писал, однако, баловался четырехстрочными баснями, которые читал в узком кругу друзей. Заложил его милейший и интеллигентнейший Василий Иванович Качалов. На каком-то правительственном банкете, в присутствии Сталина, Ежова, Молотова и всех прочих, Качалов, будучи уже "подшофе", рассказал много забавных историй, связанных с эстрадой и цирком дореволюционных лет. Вспомнилась ему реприза Дурова - бросает Дуров монету, на которой изображен Николай II, и на вопрос: "Что делаешь?" отвеча-ет: "Валяю дурака". А в Одессе тот же Дуров выехал на арену на зеленой свинье - в присутствии губернатора Зеленого.

Подвыпившие соратники Сталина требуют: "Еще что-нибудь!"

Ну, рассказал репризу Бима и Бома (уже после революции):

- Бим, почему у тебя хвост?

- Я бык.

- А где же твоя шкура?

- Сдал в Губшкуру.

- А мясо?

- Сдал в Губмясо.

- Что ж ты хвост не сдал?

- А Троцкий про хвост не говорил.

Кто-то спросил:

- Василий Иванович, неужели теперь такие остряки перевелись?

Интеллигентнейшей души человек замялся.

- Ну, почему же перевелись... Но...

Последовали заверения, что "в нашем кругу можно". Качалов рассказал несколько анекдотов, вроде: "Со Сталиным спорить невозможно - ты ему цитату, а он тебе ссылку", а потом прочел басни Эрдмана, да и автора назвал.

Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...

- Но Бога нет!

- Читатель, ты придира!

Коль Бога нет, то нет и сыра.

Мог ли Качалов предположить, что следующей ночью за Эрдманом придут... Говорят, в следственной камере он сочинил свою последнюю басню:

Однажды ГПУ пришло к Эзопу

И хвать его за жопу!

Смысл этой басни ясен:

Не надо басен!

СТРАНИЦА ДНЕВНИКА

1968 год.

Девятнадцатого августа по записке пришел в психдиспансер. Борис Сергеевич Евменов, участковый психиатр, говорит:

- Выбирайте сами - мы вас больше отстаивать не можем, если мы ответим: "Не нуждается в госпитализации", вас через Сербского упрячут в Ленинград года на два-три, а тут вы месяцем отделаетесь.

- Ладно. Дайте только жену проводить, она в среду вечером уплывает провожу и приду...

- Куда уплывает?

- До Астрахани и обратно. Пароход "Клара Цеткин".

- Тогда в четверг приходите. К двум.

В среду проснулся в полседьмого, включил транзистор: "Советские войска, совместно с войсками сателлитов, вторглись в Чехословакию. Приказано не оказывать сопротивления..." Дальше пошли глушить, я на тринадцати, на шестнадцати, на девятнадцати - японский транзистор не берет!

От волнения забыл его выключить, только антенну убрал. Внес его в дом, хотел в диван-кровать спрятать, побоялся шума, забросил на сервант. Затем бумажки какие-то рвал, письмо к Ларисе Богораз - описывал, как со мной торгуются "лечением"...

Началась черная среда двадцать первого августа. Гришин:

- Мужайся, Володя!

- Я-то мужаюсь, но если опять вколют чего... Теперь могут и в затылок...

- Да-да...

Насчет затылка я повторил и Евменову, когда пришел "ложиться". Он оживился.

- Разрешите, я эти ваши слова в сопровождение впишу?

- Вписывайте...

Видимость нужно создать, что не по распоряжению сверху "больного пора лечить", а по состоянию его здоровья.

Возле киосков кучи людей, но все пожилых. Старик разоряется:

- Что Чехословакия? Я и германскую прошел, и гражданскую!

- За что воевал в гражданскую? - спрашиваю его, стараясь подавить бешенство.

- За власть Советов! - чеканит старый дурак.

- А в германскую? Против своих же братьев-рабочих?

Но это уже, видимо, слишком сложно для их понимания.

- Русскому человеку прикажи - мать родную... а потом задушит!

Никто мне ничего не ответил. Я поспешил уйти. Наконец, купил газету. Несколько раз прочел: "помочь чехословацкому народу. По просьбе руководителей партии... нарушали конституцию... верные союзническому долгу..." Вспомнился пьяный в метро - несколько недель назад:

- Опозорили нас чехи... опозорили... Если бы мы захотели... Рокоссовского хоронили правильно - этот заслужил...

А месяцем раньше к нашему директору Е. А. Владимирову пришел некто в штатском. Судя по тому, что шляпа его все время лежала на письменном столе, беседа была не слишком продолжите-льной. Вызвали молоденькую сотрудницу Людмилу Кириенкову.

- Что за отношения у вас с Гусаровым?

- Самые лучшие. Он помогает мне в учебе...

- Но как же так? У него жена, вы тоже замужем. Как же так?

Людмила заплакала и попросила не вмешиваться в ее личную жизнь. Когда моралист в штатском ушел, директор Евгений Алексеевич, в кабинете которого "побывали" почти все молодые сотрудницы - жена не раз писала жалобы в министерство, теперь они уже разошлись, при двух детях - посмотрел с прищуром на подружку своей очередной любовницы и процедил:

- Не там ищешь, Людмила... Чему он тебя может научить - в шахматы играть?..

Надо сказать, что хотя мы уже три года женаты, научить Людмилу играть в шахматы мне не удалось.

Первые августовские чехословацкие ночи мы провели вдвоем, не зажигая огня и не отвечая на звонки. Лежали, прижавшись друг к другу, но ни днем, ни ночью не получалось того, что обычно бывает между мужчиной и женщиной. А мы так ждали этих убегающих часов... Людмила совсем не из тех женщин, которым важно лишь духовное общение, но я знал, почему я бессилен, и не испытывал стыда, "по-братски" прижимая к себе желанную женщину...

В Кащенко какой-то толстяк довел до белого каления - я ему такого наговорил - почище, чем радио "Свобода": "Фашистская сволочь! Агрессоры!!" А спровоцировавший меня на скандал "куль голландский" вдруг, как ни в чем не бывало, спросил:

- А вы по-испански знаете?

Не чувствуют советские люди позора - от них ведь ничего не зависит, стало быть совесть у них чиста. Правда другой, постарше, степенный такой художник-любитель, сказал, когда мы остались наедине:

- Очень неприятный осадок оставили чехословацкие события... Глушат? Значит, народу своему не доверяют... Хотят, чтобы и в Чехословакии были такие же "демонстрации" и "выборы", как у нас. Камуфляж... Вы правы... Они в Чехословакии не социализм, а совсем иное защищают...

Но даже здесь, в сумасшедшем доме, здесь тоже боятся! Вообще, здесь, как везде. Несчастный, оборванный почтальон Шеломов, заезженный родственниками, увидел, что я что-то пишу, подошел и шёпотом: