Чингиз Гусейнов - Доктор N

- Так прямо и поедем?

- А что? Если он так вам дорог, поедем не откладывая.

... Нариман пожалел, что навестил: Гаджи его не узнал!

- Это я, Нариман,- в который раз повторял он, и Сара, дочь Гаджи, смущенная, что у отца (это случилось буквально за последние дни) начисто отшибло память (Он и меня не узнает, не обижайтесь...), тщетно пыталась объяснить отцу, что сам Нариман Нариманов из Москвы к нему пожаловал, - как потом Кара Гейдар злорадствовал!..

- Нет, не узнаю,- беспомощно разводил Гаджи руками, а потом и вовсе перестал что-либо говорить, лишь смотрел то на Наримана, то на Кара Гейдара.- И его не узнаю.

- А меня, свою дочь, узнаешь? - Ей упрямо не отвечал (Кара Гейдар, когда возвращались, убеждал Наримана: Притворялся! А вы его защищали, наглеца! Контра и есть контра.

- Наша его защита нужна прежде всего новой власти, а уже потом самому Гаджи.- Нариман был обескуражен, что у Гаджи немыслимо запущенный склероз.

- Как же не узнаете, Гаджи? - настаивал Нариман, напоминая ему, что был у него конфликт с ним,- через обострение всколыхнуть память,- помните, спорил с вами на учительском съезде? И я отказался от вашей помощи - денег, которые посылала ваша контора мне в Одессу? - И что вернул ему долг? Нет, не помнил. Как Гаджи (неужели забыл и об этом?) явился к нему, там находился и Кара Гейдар,- рукой на него,- и сказал, что дарит ткацкую фабрику новой власти, и как Гаджи потом возмущался, что его фабрику назвали именем Ленина? И что просил - дважды! - сдать ему в аренду, в концессию, его же национализированную собственность - фабрику, рыбные промыслы и мельницы.

И тут Нариман, отчаявшись, решил вспомнить первую их встречу:

- Однажды пришел к вам и сказал, что наши студенты испытывают нужду, им надо помочь. Вы велели мне: Возьми бумагу и пиши! Стали диктовать фамилии богачей, чтоб собрал у них, а потом пришел к вам. Кто сколько дал? спросили. Я прочел список и показал деньги. Не услыхав фамилии миллионера Мусы Нагиева, вы удивились, почему я не пошел к нему. Я был у него,сказал,- но он ни рубля не дал, якобы весь истратился. Вы засмеялись и, узнав, какую сумму я собрал, пригласили казначея и велели ему дать мне столько же. Вспомнили? - Молчит.

- А русский артист, чей бас чуть духан не снес.

- Теперь вспомнил, - сказал. И добавил: - Устал, пойду отдохну.

... Привести себя в порядок, предстоит поездка в родные города: Тифлис, где сессия, и проездом Баку. Как там Кардашбек в своем угловом доме? Сону, может, увидит? Нет, в Баку не остановится - душа не лежит.

Нариман, когда пошли экспроприации, предупредил Кардашбека, что грядёт уплотнение жилищ, советует, пока есть время, самому уплотниться, поручив это дело... - тут Нариман вспомнил о юном милиционере-шемахинце, из земляков Гюльсум, который зачислен в его охрану: вздумал жениться, а где жить - не знает, много их, братьев, пусть у тебя поселяются. Направит в дом Кардашбека милиционера, и тот, ещё холостой, займет по скромности первые две комнаты в коридоре, близко к лестнице, со старшим братом, у него семья (невестка обхаживает, чтоб женить на своей сестре), а он, Гасан, возьми да умыкни, будет моим отцом, дочь капитана Мелик Мамеда Махфират, мою будущую маму.

Шумел-неистовствовал племянник Мелик Мамеда - Гусейн, влюбленный в Махфират, и многие годы спустя, фортуна такая, занял Гусейн пост Наримана, став предсовнаркома,- шуткой припугнет милиционера: дескать, если обидит сестру, прибьет ухом к дверному косяку... Сгорит во всепожирающем костре, разожженном Сталиным.

Кардашбек с семьей, и Сона с ними, поселятся в светлой восточной части дома, с выходом на Персидскую - зала, две комнаты и кухня, что до других комнат на втором этаже, то Кардашбек сдаст их: немцу-бухгалтеру из бывшего Товарищества Нобель, Киндсфатер его фамилия, и я заглядывал в детстве к ним, в их вечнозалитую солнцем комнату, очарованный ее чистотой, а потом... выброшены книги, большие тома с цветными картинками, прикрыты тонкой папиросной бумагой, - сибирская ссылка, ибо немцы, и глас его внука нынче вещает голосом свободы.

Далее по коридору аджарка Ламия Абашидзе, дочь знатного батумца Аслан-бека, с которым дружен был Кардашбек,- районная активистка, нестираем из памяти её повелительный зов-вопль-крик: Где ж ты запропастилась? - зовет Сону, и она бежит-спешит-торопится, её раба, чтоб та не гневалась: очередное увлеченье ее мужа-красавца Касума с зазывными, манящими, зовущими и притягивающими глазами (словно маслины) - ни одну юбку не упустит, и не терпится Ламии узнать, надолго ль муж остыл к ней (и приворожить), Сона колдунья, погадает и скажет, снимет ее мученья: И счастье будет, и грех на душу возьмет (кто?), и горе узнает, нет-нет, это Сона про себя, а ей: Сладость мужниных объятий скоро познаешь! - за эти слова, вслух произнесенные, да еще блеск в очах уловила, и к Соне ревнует мужа: Не заговаривайся, мол, Дэли Сона!

Сона шепчет на ухо соседке (Махфират), она беременна, вот-вот родит, глупая, несчастного, не ведает, в каком мире сын жить будет, что все напасти из-за этого Наримана, который посоветовал брату, чтобы тот сам уплотнился,- глазами в сторону Ламии, будь она проклята - столько я ей всякого добра отдала, и перечисляет: медную ступку, кофейную мельницу, телескоп (?), кошелек, шитый бисером, эмалированную миску, даже мясорубку.

Не ты отдала, а та забрала.

Тише, тише,- испугалась Сона,- услышит еще!..

А еще рассказывает Сона-ханум, как Нариман к ней сватался. Про перламутровый поднос никто не верит - как преподнесла царице в девичью пору: вытеснить светлым прошлым нынешние тревоги, тусклые.

Властный клич Ламии взрывает коридор: Сона! Сона!

Иду! Иду!..

КАДРЫ НЕМОГО КИНО

под звуки расстроенного пианино. Чтоб Нариман выведал за неофициальной беседой, пользуясь старым знакомством, тем более что у них с Мак Деллом уже была встреча, о впечатлениях от поездки по Закавказью,- просит Чичерин. Полезно, - добавил, - взглянуть на нас с вами глазами врага.

(Мак Делл сказал откровенно, в конце встречи, перед тем как расстались: - О вас? Разве вы не знаете, что думают о вас ваши новые лидеры в Баку?

- Смотря кто.

- Вот именно!.. Вы, кажется, собираетесь туда?

- В Тифлис.

- Вот и хорошо. В Тифлисе вас уважают. А в Баку... Эх, как это у русских называется? Считалка, так? Гадалка на цветочке: Любит - не любит, к сердцу прижмет - к черту пошлет,- расхохотался.

- Цветок ромашка.

- Да, да,- обрадовался.- Ромашка! Нет, в Баку не поедет.)

- ...Вы спрашиваете, что изменилось? - И долго рассказывает о Баку. Да, изменения огромны, ничего не осталось от прежнего, булыжные мостовые хорошо замощены, старая конка заменена яркими желтыми электрическими вагонами. Тротуары расширены и обсажены деревьями, между ними высятся столбы электрического освещения, открытые площадки превратились в народные сады. Баку действительно стал европейским городом.