Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали

Из-за тюков, раздвинув ситцевый, синие незабудки, занавес, вышел, как только исчез курьер наместника, Колдун, усмехается, глядя на Фатали:

- Ну да, я понимаю, твой чин, твой мундир, твои ордена. А достоинство ценится, как говорил один мудрый человек, по числу орденов и крепостных! Крепостных у тебя нет, только слуга, повар да конюх, и ордена...

- Один только!

- Это и я уважаю, как без чинов и мундира?! Орден, правда, чужестранный, но зато как звучит:

"Льва и Солнца"! И в ломбарде принимают, некоторые уже сдавали, степень, конечно, могла быть повыше, ах, как ты переводил с фарси на русский и с русского на фарси! Но третья тоже ничего! Указ о награждении подписал сам Мухаммед-шах! Я видел, как ты радовался!... Кстати, а что ты получил от тех, кому ревностно служишь? Ах, ничего! Но еще все впереди!

- Знать бы, какие!

- ?!

- Мне ж не для себя.

- !!

- Пусть видит жена, что меня ценят. Утешение ей в ее горе (три могилки уже, траур не покидает дом).

И соседи, и земляки.

- Народ еще вспомни!

- А что?! Неужто там, наверху, не понимают?

- Тебе, конечно, по заслугам можно было бы дать... - Умолк: а ну проверим тебя на ордена?

- ...? (Святого Андрея!!)

- Куда хватил!

- ...? (Святой Екатерины??)

- Еще спустись!

- ...?! (Владимира?!)

- Еще! - Фатали задумался. - Можешь перескочить через три ступеньки! (Александр Невский, Белый Орел, Анна).

Фатали от изумления отпрянул:

- Станислава?!

- Святого! И учти: для мусульман установленного! И вбей себе в голову: есть старшинство орденов, и перескочить никак нельзя, по степеням тоже! Но не расстраивайся. Золото это очень низкой пробы, и не золото вовсе, одна позолота, и в черный день не продашь, даже мои дивы и шайтаны, я им, как ты знаешь, жалованье плачу, и те не отзовутся на блеск орденов. Есть утешение одно: за высокие ордена в орденский фонд платить надо, у тебя и денег таких нет, полтыщи, три сотни и так далее!

(Уйдя, оставит Фатали список орденов по старшинству, да листок этот выдует ветром в окно, Фатали успел лишь прочесть, что лица нехристианского исповедания, то есть он, получают (?!) орденские знаки, в которых изображение святых заменено государственным гербом.)

- А что тебе дал новый шах, к кому вы недавно ездили?

- Не Насреддин-шаху я служу, а императору!

- Ну да, знаю, многие годы уже в мире и царь и шах, ездили вручать поздравление от имени императора, с кабинетным письмом и щедрыми дарами. Да, тридцать лет воевали; как век начался, угомонились! Не вспомню, как твоего царского генерала звали, с кем ездил. Шиллинг, что ли? И полководцы перевелись, то ли прежде было на Кавказе! Какие главнокомандующие! Один Цицианов чего стоит! А гроза Кавказа Ермолов! А генерал-фельдмаршал князь Варшавский граф Паскевич-Эриванский - любимец царей! Мстительный человек, правда, да любил льстивых, но зато какие заслуги пред престолом и отечеством! С ними, увы, тебе работать не довелось! - И морщится.

- А барон Розен?

- Это какой же? Главноуправляющий на Кавказе?

- И главнокомандующий!

- Ааа, вспомнил - похвалил за твою восточную поэму!

- А Головин? Мы с тобой бродили недавно по проспекту его имени!

?

- А наместник Воронцов? Это ж целая эпоха на Кавказе!

- Да, пристрастил тебя к сочинительству комедии. А этот, как его? Шиллинг! - И смотрит кисло.

- Но я не только вручал поздравление!

- Ну да, и живописная дорога, и встречи в пути, а какие истинно шахские приемы!

- Могилу отца навестил! И увидел сестер, шутка ли - столько лет не виделись!

- А как увидишь - разрезан край кинжалом, и быстрый Араке с мутными водоворотами - граница!

- Но прежде отец успел воссоединить, была, как по мнишь, короткая передышка, две свои семьи: северную российскую и южную иранскую!

- Вот и расскажи, как потом наступило то памятное утро и сестра разбудила тебя: "Вставай, Фатали!" И ты с мамой навсегда покинул персидский юг и перебрался на российский север, где власть царя, а обе земли, и юг и север, родные. Да, чистейшая случайность, Фатум. А как повернулась твоя судьба!

- И ты думаешь, надо начинать с того далекого утра?

- А может, вернуться к началу века?

- Но меня еще не было.

- А я? - увлекся Колдун заманчивой идеей, напитался всяких возбуждающих замыслов или страстей, как разрушил Париж, дескать, страсть к разрушению есть и созидающая страсть, - переворошить прошлое, чтоб понять настоящее и будущее Фатали. - Да, тебя еще не было, но дух твой витал, и ты непременно должен был появиться, ибо предначертано судьбой (коль скоро случилось).

КРЕСТ И ПОЛУМЕСЯЦ

И царские войска под командованием генерала Цицианова, обрусевшего грузина Цицишвили, а он, как доложили персидскому шаху лазутчики, не бывал прежде в Грузии (?). "Может быть, поэтому? Ну и хитер царь!" - подумал шах, так и не поняв, в чем хитрость; послать-то царь и послал генерала, а за ним - еще хвост, князь-соглядатай из Петербурга, о чем шах мог бы и догадаться, - в империи и там, и здесь друг другу не очень верят, так заведено давно, в стремительном броске штурмом захватил древнюю Гянджу, тут же переименованную, дабы в перспективе переварить в энном поколении, в Елизаветполь (спор лишь о том, как точно писать: через "Не" или "эС"), в честь императрицы Елизаветы Алексеевны, она же Луиза-Мария-Августа, дочь маркграфа баден-дурлахского, постоянно вдыхавшая немецкую твердость в царя Александра, когда душевные силы - о, усталая душа русского падишаха начинали ему изменять, особенно после оставления, но это еще не скоро, французам Москвы.

Ай как хвалились хилые ханы, когда им доводилось собираться, тем более что связаны друг с другом и семейными узами, - зятья, шурины, свояки, тести и свекры, и клятвы витали над папахами азербайджанских вождей, чьи звучные титулы создавали иллюзию власти: клятвы и клятвы! Но каждый ждал вероломства от другого: может предать, выслуживаясь то ли перед турецким султаном, который еще силен, но силой уже дряхлеющего мужа, то ли перед персидским шахом, который из года в год неотвратимо слабеет, то ли перед царем - он точно холодное дыхание гор. Да, предать или подослать наемного убийцу. Или, пригласив, подлить в душистый чай или по-турецки заваренный кофе молниеносно действующий яд, - неуютно ни в гостях, ни дома.

А тем временем персидский шах - кто же был на престоле? ах да, как можно забыть?! Тезка Фатали! - объявил войну России, как всегда, невпопад, так издавна водится у них, опьяненных былым величием, - лишь показная мишура, помпезность ритуалов, славословия тщеславных рифмоплетов да пустые воспоминания о мумиях-вождях, чьи аляповато расписанные художниками масляные портреты висят в приемной шаха. Последней каплей в переполненной чаше персидского терпения стала измена шахскому престолу дочерней Грузии. Казалось, - может ли быть хуже оскорбление! - некто ворвался в тронный зал, не отряхнув пыль с сапог, а к шаху допускаются лишь спустя трижды двадцать четыре часа после приезда, кто бы ни был этот гонец; ворвался без четырехкратных приветствий, но это еще не все, - ступил на священный, с красной каймой, отливающий шелком легкий и прочный ковер (а он покрыл весь деревянный пол, ибо в щелях скорпион запрятаться может), не то что в красных чулках, как того требует этикет, а еще и не сняв обувь, комья грязи на ней!