Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали

Александру и Фатали узнать о своих делах у себя же, так нет: свежие вести, только что испеченные, приносят эти тонкие-тонкие листочки в бамбуковой трости, а на ней - латинские слова: "Patit exitus" - "Страдай, несчастный"!

Можно ли довериться Фатали?! А Фатали ищет свои пути: Шамиль? в это он не верит - что может Шамиль?

Сначала о пустяках: Александр о детстве своем, об отце-щеголе, пел, недурно танцевал мазурку, в ушах звучат отцовские восклицания, а мать нервничает: "Ах, ах! Какие красавицы! Княжна Нарышкина! Княжна Урусова!", о стерляжьей ухе, - облизывается Александр, - "подавалась в честь голубеньких (андреевских) и красненьких (александровских) кавалеров!" Кто не мечтает о голубой ленте высшего ордена - Андрея Первозванного!

"Неужто никогда?" Колдун хохотал над наивностью Фатали в пик его иллюзий.

А потом, когда сослуживцы ушли и они с Александром остались одни, - о пьесах:

- Вы хотите разбудить пиесами?! Даже выстрелы не разбудили!

Фатали сразу: - На Сенатской? - накипело, чего таиться? амнистия ведь!

- Не только! - Александр к тем, которые пошли в декабре на царя, не причастен.

- Я верю в силу слова.

- Да... - задумчиво произнес Александр. - Невежда говорит мертвыми фразами, льстец лжив, слабый труслив.

- Но герой отважен!

- А изрекает истины наивный или блаженный.

- И чистый душой и помыслами.

Александр усмехнулся: - Знающий мудр, а мудрый молчит.

Фатали слушал. Что же еще скажет Александр?

- Да-с, разбудили и их, что же дальше? Поодиночке будут пробуждаться, их будут поодиночке топить. - И страх, который никогда не покинет Александра: разжаловали и могут сечь, как солдата!! Но ведь уже офицер. А страх неистребим.

- Что же вы предлагаете? Не помогут ружья, не поможет слово, что же остается еще? Что третье?

Вот именно - что же еще, кроме ружей и слова? Тупик.

Но наступает утро, надо жить, надо идти на службу, надо видеть: униженье, лицемерие, обман, ложь, всеобщая говорильня! Еще сражается Шамиль, бунтуют Куба, Закаталы, Шеки - задушат, сошлют, сгноят, - но пусть!...

И все же слово! и прежде - освободить его от оков цензуры: без вольной речи нет вольного человека! На бесплодный ропот в кругу семьи и двух-трех близких, не утешенье благородным негодованием, чаще молчаливым, - молчанье рыбы или раба.

А нужно ли, Фатали? не проклянет ли тебя спящий, когда пробудится? чем ты можешь ему помочь?! И все-таки: будить спящих, стращать деспота, грозить гласностью верховному правителю; отрекись, если во взоре сонная тупость, если немощен и нет сил управлять! Грубая лесть! сколько уже было, а коротка память!

Взятки. Видят и знают все. Но всеобщее молчание, ибо нельзя. Мертвечина. Застой. Губернатор оказывается взяточником: судить?! Его делают сенатором. Или членом Государственного совета. Но зато строго наказывается - и об этом трубят повсюду! - мелкий чиновник, стянувший гривенник.

Поехал как-то Фатали навестить больного Ахунд-Алескера. Вышел на улицу. Три крестьянских парня, и он:

- Бек измывается над вами?

- Ну что вы, мы так ему благодарны, кормильцу нашему!

- Он же тебя вчера нещадно сек!

- Нас иногда полезно сечь, чтобы дурь в башку не лезла!

Баррикады? Кровь?! а потом топор палача?! Об этом говорят глаза крестьянских парней в родной Фатали Нухе.

- Знаете, господа, новые подметные письма! оттуда!

Ну да, откуда же узнаешь новости о том, что под носом?! Только издалека. Не успели отрезать веревку, на которой всех держали, сам не ездил и других не пускал, как вдовствующая императрица дала Европе зрелище истинно азиатского бросания денег, варварской роскоши; она больна - как не заболеть, когда амнистия? ее пугают призраки, восставшие из рвов Петропавловской крепости, из-под снегов Сибири.

В Риме августейшая больная порхает как бабочка; "в Ницце - пикники, dejenes flottans - на море, Фатали, надо изучить французский!! какую надобно иметь приятную пустоту душевную и атлетические силы телесные (Зашел кто-то: "Что вы тут?" - "Да вот, наш Фатали сюжетик своей новой пьесы рассказывает"), какую свежесть впечатлений, чтоб так метаться на всякую всячину, чтоб находить himmlisch4, Фатали, и немецкий бы! А разве недостаточно моих фарси, арабского и турецкого?! Увы! то захождение солнца, и все толпами устремляются, чтоб увидеть закат, то восхождение ракет, находить удовольствие во всех эти приемах, представлениях, плошках, парадах, полковой музыке, церемонных обедах и обедах запросто, на сорок человек, в этом неприличном количестве свиты, в этих табунах - лошадей, фрейлин, экипажей, статс-дам, камергеров, камердинеров, лакеев, генералов, наших послов!"

Хлынули, хлынули, чтоб предаться сенсуальной жизни, окунуться в омут (парижских?) любовных утех, но непременно с гигиеническими перерывами, чтоб заняться (в Италии?) античностью. А кое-кто и в жокей-клуб (и в демократические консилиабулы).

Надежды? новый государь? может, без огнедышащих катаклизмов? как англичане, с обычным флегматическим покоем, тихо и у себя, и в колониях, где, так сказать, туземцы?

Или мы настолько забиты и загнаны? Или так привыкли краснеть перед другими народами? И считать неисправимыми наше крепостное право, тайную полицию и дикости, взятки и розги, что потеряли доверие к себе, мол, труд этот не по плечам, авось будущие поколения! Или это шутки, сочиненные иностранцами?

О, Фатали! цены бы тебе не было, если б к твоим восточным да эти европейские языки! Ты б властвовал, помимо тюркского и арабского (и фарси), еще в трех мирах: романском, германском и русском!

Да, манифест! Официальные приемы, пышные балы, торжественные богослужения, парадные обеды и спектакли, народные гуляния по всей империи, иллюминации, - заставить забыть и проигранную войну, и звон кандалов, всюду кости, скелеты, черепа, - вы, кажется, хотите приобрести для трагического противовеса суетному оптимизму и раболепию за звезды и ленты хоть какой череп?! а отечество им что дойная корова, озолотить любовниц и льстецов, в какой-то век кто нами правит?!

Ах, прогнан ненавистный всем Клейнмихель!

Ах, возвращены из ссылки те, кому судьба отпустила почти библейское долголетие! Снят запрет показываться у священных ворот Зимнего дворца и у дверей дома московского главнокомандующего! Что еще? Не слышно! громче!... Ах, проект железных дорог! да еще новый тариф на кофий! Ну да, ведь настоящего кофию нет, лишь замены - цикорий, желудевый! а как же? и то, и другое, и третье, абвгдеж... я!

И отменен дикий налог на заграничные паспорта! А то как прежде пробирались во Францию? Секретным, воровским путем! Помните: ведь в наших паспортах воспрещалось официально поименование сей страны!

Что еще?! Неужто уже прошло время гаданий в узком кругу? глубоко запрятанных надежд? всяческих аспирации? Иллюзий, что государь ничего не видит из-за стропил лесов канцелярий, из-за пыли, поднимаемой грохочущими сапогами, идущими карать, и не слышит, ибо глохнут уши от орудийных залпов (и лести)? Но от кого узнаешь? от поэтов Третьего отделения? Эти беллетристические фабрикации! амврозии возвышенных чувств! от чиновников? они знают службу, но не знают России. Случаются, правда, дискуссии, полемика, можно кое-что выудить, но ведь полемика эта - часто полузатаенный, полувысказываемый дрожащими губами донос! петербуржцы расскажут? они заняты поисками связей с должностными лицами, жаждут Владимира, чтоб надеть его, и не ведают, что он висит у них или как ошейник с замочком у собаки, или как веревка оборвавшегося с виселицы.