Чингиз Гусейнов - Фатальный Фатали

Ну да, ведь Кайтмазов читает по-немецки! О прусских дебатах ему - "А вот, полюбуйтесь!" - Ладожский передал, и Кайтмазов видел на полях пометки Никитича. А все потому, что несовершенен человек, как это у вас, Фатали, сырое молоко пил человек и оттого звериные инстинкты. А что Пруссия?! мы с нею духом родственны! и у них и у нас всеподданнейшая и благоговейнейшая. Как это перевести? - спросил у Фатали. "А правда, как перевести?" задумался Фатали.

Кайтмазов глядел на чернильные пятна своих помарок, и ему казалось, что это солнечные пятна, не беда, мол, светило б только! и перечеркивания цензорские ему представлялись математическими построениями, вроде корня квадратного или разделительной линии между числителем и знаменателем, аж перо поет соловьиной трелью!

Кто это там?! и что он смеет говорить? не острый нож разума, а тупые ножницы произвола? Я выкалываю цензорскими перьями глазки? вгоняю сыпь на больном теле внутрь, чтоб не видеть ее? стригу свободные мысли, как волосы арестанту?! О наивный юнец, никак не переведутся! "Свободная печать"! Она, мол, как это у него? выписал я, только бумажку... где ж она? вот! нашел! Воплощенное доверие народа к самому себе, говорящие узы, соединяющие, во как! отдельную личность, тебя вроде бы, с государством и с целым миром, и с Турцией, значит! вот еще: Исповедь народа перед самим собой, духовное зеркало, в котором народ самого себя лицезреет, так сказать, а самопознание, смотри мудрец какой! есть первое условие мудрости, видал?! а вот за-эти речи мы говоруна за его бороду!

- А разве есть у него борода? - спрашивает у Кайтмазова Фатали.

- И усы, и борода, ой-ой-ой! И смотрит дерзко!

- Уж лучше всю голову!

- И то верно, чтоб по волосам не плакать, такая пышная шевелюра, как у мавра!

- Так за что его! - пристает к Кайтмазову Фатали.

- А чтобы не говорил: мол, правительство слышит только свой собственный голос, но поддерживает в себе самообман, будто слышит голос народа, и еще требует, чтобы народ поддерживал, не смея пикнуть, этот само обман! и что народ частью впадает при цензуре в политическое суеверие, а частью - в политическое неверие, а те, кто ни туда и ни сюда, отвернувшись от государственной жизни, становятся толпой, живущей только частной жизнью. Народ - до чего договаривается, эй, вдумайся! - вынуждается, мол, рассматривать свободные произведения мысли как противозаконные, приучается считать противозаконное свободным, свободу беззаконием, а законное несвободным! - И пошло, и пошло, разговорился Кайтмазов, не остановишь теперь. - Истина! А кому она нужна? И что вы в ней смыс лите? Истинно то, что приказывает правительство. Скромности бы вам побольше, господа писаки!

Неужто и это сжечь?

Немножко понюхали свободы и опять натянули вожжи: инквизиторы в голубых мундирах, энтузиасты, пылкие юноши, доносом начавшие карьеру. У нас с давних пор каждое выражение неудовольствия, всякий громкий разговор называют восстанием, бунтом. И карандашом Александр, но царь: "Не сметь писать етого слова - "прогресс"!"

- Да, да, скромности!!

И чего это Кайтмазов раскричался?! Но ведь надобно, чтобы не только Фатали услышал, а и Ладожский! и Никитич! и кое-кто подалее. Нет, не зря Кайтмазов ездил в Санкт-Петербург! еще поедет, нескоро, но поедет ознакомиться с новейшими цензурными инструкциями. Вот и сейчас: "Тоже мне, протест оскорбленного права против торжествующего насилия!" - И.говорит, и говорит, не остановится никак, - из того, что наслышался в С.-П., сам министр! насчет всяких книг и как их под нож, ибо сочинитель под прикрытием прозрачного и легко доступного пониманию вымысла осмелился изобразить личности людей, осужденных у нас как государственные преступники! пропаганда коммунистических (!), социалистических и материалистических теорий!

А что сочинитель? Наказан за преступный умысел! арест в военной гауптвахте! но вполне достаточно, чтоб выйти оттуда ээээ... - не докончил, и так ясно!

О, наши камеры, наш суд! Александр рассказывал: и об отравлении наркотиками, белладонной! Расширение зрачка, прилив крови к голове, галлюцинации, бешенство, бредовые фантазии, раздраженье слуха и осязания, точно кожа снята, и малейший стук кажется пушечным выстрелом!

А что издатель!

"Возбуждено-с! А какая, - улыбается Кайтмазов, - фамилия у него презабавная: Гиероглифов!... Что-то, - хохочет (определенно услышал от кого-то!), - тупо-величественное, как пирамида!"

А что с арестованными книгами?

Переданы на Кучкуринскую (почти Куринская; у нас, что ли?) бумажную фабрику! Сожгли на императорском стеклянном заводе!

А может, при Басманном частном доме? или картонной фабрике Крылова? посредством обращения в массу? или разорваны и разрезаны на мелкие части и направлены на бумажную фабрику в размол?

Кайтмазов удивлен: откуда Фатали знает такие подробности?! будто не он, а Фатали в Санкт-Петербург ездил. А в голове эти тайные идеи, которые внушал ему Никитич: допустить сдержанную в границах дозволенного благоразумия оппозицию; был бы за границей наш "вольный" журнал, язык бы у колокола вырвали! да-с, оппозицию, необходимую в двояком отношении: во-первых, само правительство нуждается в откровениях и с благоразумною целью сообщаемых указаниях, а во-вторых, и потому, что с виду беспристрастная оценка действий правительственных возвысит кредит журнала во мнении общественном и придаст вес его суждениям в тех случаях, когда ему, то есть нам, придется опровергать ложные мысли врагов нашего порядка!

"Да, жаль, не осмелились!.. а может, оно и лучше, - спешит Кайтмазов вернуться на санкционированную свыше стезю, - тактика замалчивания, опровергать без полемики, не называть имени, будто и нет его вовсе".

Крики о миролюбии - Шамиль потому что. А учебная наследника похожа на кордегардию. Прислали очередную партию кадетов к наследнику - играть в войну в залах Зимнего дворца: войну в черкесов и наших; ружья, штыки, сабли, биваки, и камер-лакей зажигает спиртовую лампу на полу, вроде бы костер в горах, - и рассказы, чтоб представить себе поле битвы, кровь по колено, стон раненых, "стоните, кадеты!", груды трупов и дикий крик победителей; кадеты хвалят начальников и содержание; говорят, что у них всегда чистое белье, но одна печаль - о незабвенном отце отечества, да-с, больше всех скорбят военные, о величайшем монархе века, на которого Европа и Азия смотрели с благоговением. И преподается особенная наука, как бы сказать покороче? Ах, да: "Zwon popeta zazdawaiss!...", или, если перевести на понятные Фатали языки, - "Победные звуки свирели" (сделанной из кавказского бамбука, или камыша).

А что у Шамиля? Там свои игры: черкесы гяуров с утеса в реку, коли и режь!

В семь рапорт, в восемь прием, в девять парад, в десять ученье со стрельбой, и за две тыщи верст, в час -пятьдесят, ямщики избиты в кровь, лошади надорваны, - летят осматривать вторую армию, опять марши, пыль, распеканье ямщиков; будущий наследник, что прусский каптенармус, играет в деревянных солдатиков и вешает по военному суду крыс, сделанных из картонной бумаги.