Елена Ханга - Про все

Семейный портрет Бяликов ясно показывает, что это образованные люди, которым не чужда как культура страны, в которой они живут, так и еврейская культура того времени. Мой прадед стоит без головного убора, борода у него коротко подстрижена. Отсюда следует, что он - раввин так называемой германской школы, а не ортодокс. Моя прабабушка не носит парика, обязательного по ортодоксальной традиции. Лицо обрамляют собственные волосы, несколько кудряшек выскользнули из тугого узла. Мальчики, похоже, в школьной форме, двухлетняя Берта в нарядном белом платье выглядит как персонаж из английской детской сказки.

Когда бабушка сказала мне, что ее отец был раввином (один из немногих фактов о своей семье, которым она со мной поделилась), я сразу представила себе фигуру с полотен Шагала или персонаж из книг Шолома Алейхема. Советское образование не содержало сведений о другом типе раввина, поэтому фотография стала для меня откровением. Вот тут я поняла, что многие европейские евреи начала века, как и Бялики, ассимилировались с культурой страны, в которой проживали, одновременно сохранив в неприкосновенности религию, обряды, традиции. В дореволюционной России такие евреи встречались крайне редко. В России ассимиляция шла двумя путями: переходом в русскую православную церковь или в политический радикализм. Ассимилировавшиеся евреи, сохранившие религию, не играли в обществе заметной роли.

Вновь приобретенные знания о еврейской истории (хотя в них и остались зияющие пробелы) помогли мне найти ответ на мучившую меня загадку, вызванную не только недостатками советского образования, но и упорным нежеланием бабушки поделиться сведениями о своей семье: каким образом она оказалась среди политических радикалов? Мне-то казалось, что такой радикализм должен был привести к разрыву с семьей задолго до того, как она влюбилась. Теперь-то я понимаю, что такие раввины, как мой прадедушка, не только не отрезали себя от современной им общественной жизни как в Европе, так и в Америке, но и активно в ней участвовали.

Поскольку моя бабушка была атеисткой, полагаю, ее еврейство в культурном плане для нее ничего не значило. И поэтому я очень удивилась, узнав у американских Бяликов, что Берта говорила, читала и писала на идиш. А в колыбельной, которую пела мне бабушка (я-то думала, что слова были немецкими), многие американские евреи узнавали песню, которую пели им бабушки, уложив их в кровать.

Бабушка и дедушка встретились в 1927 году. Пока Оливер изучал теорию марксизма в московском университете, Берта адаптировалась в новом мире. Польшу она покинула школьницей. В Нью-Йорке быстро нашла работу вышивальщицы на фабрике, чтобы поддерживать семью. Как и многие другие иммигранты, она постоянно читала "Джуиш дейли форвард", самую популярную и влиятельную из издававшихся на идиш газету. Предпочтение "Форварду" указывает на то, что Берта не поддерживала коммунистических идей, во всяком случае, в первые годы пребывания в Соединенных Штатах, поскольку убежденные коммунисты называли социал-демократический "Форвард" рупором дьявола. Подруга моей бабушки рассказывала, как им нравился раздел "Форварда", в котором эмигранты просили советов, которые помогли бы им лучше приспособиться к американской жизни. Листая в Нью-Йоркской публичной библиотеке книгу, в которой были собраны переводы наиболее интересных материалов из этого раздела, я отметила, сколь часто эмигранты-родители жаловались на то, что их дети встречаются и даже подумывают о брачных союзах с неевреями. Корреспонденты "Форварда" обычно сочувствовали родителям, но предупреждали, что нельзя полностью отрезать от себя молодого человека или девушку, решившего сделать по-своему (этот совет семья моей бабушки проигнорировала). Разумеется, корреспонденты "Форварда" имели в виду исключительно белых неевреев. Никто и представить себе не мог, что у еврейки возникнет желание выйти замуж за черного.

Но в первые годы своего пребывания в Америке Берта и не думала о замужестве. Она зарабатывала на жизнь, учила английский и организовывала в профсоюз работниц фабрики. Берта вступила в профсоюз, контролируемый коммунистами, вместе со своим любимым братом, Джеком. При пятилетней разнице в возрасте Берта и Джек разделяли идеи социальной справедливости и отвергали ценности ортодоксального еврейского воспитания (их полный отказ от иудаизма привел к разрыву не только с родителями, но и с братьями и сестрами). Хотя Джек и привел сестру в партию, сам он в середине двадцатых стал отходить от активной коммунистической деятельности, тогда как Берта принимала в ней все большее участие. С учетом более позднего, советского опыта моя бабушка думала, что участие в деятельности партии привело Джека к утрате интереса к левым социальным идеям. Этот вывод не соответствовал действительности. Вдова Джека, Минни, говорила, что он до самой смерти подписывался на "Фрейхейт", коммунистическую газету, издававшуюся на идиш. Но, возможно, эта подписка была всего лишь воспоминанием о бурной молодости. Однако были и более интересные способы оживить далекую юность, чем чтение скучной, полностью ориентированной на Москву газетенки, растерявшей львиную долю читателей именно потому, что многие десятилетия она в точности следовала за линией партии.

Работая на пошивочной фабрике (Джек мастерил записные книжки), Берта, естественно, входила в Интернациональный профсоюз женщин-работниц фабрик верхней одежды. Жестокая борьба между левой и правой фракциями профсоюза в двадцатые годы подогревала политическую активность моей бабушки. Она отчетливо помнила перипетии профсоюзной борьбы в Нью-Йорке и рассказывала мне истории о том, как она вставала на заре, чтобы принять участие в пикетировании, о том, как иной раз попадала в тюрьму. Рассказывала с тем энтузиазмом, с каким другие женщины говорят о танцах и романах. Разумеется, для Берты тюрьма стала самым романтическим местом в ее жизни, поскольку именно там она нашла свою любовь.

В 1924 году, когда Берта познакомилась с Перл Стайнхардт, она уже была убежденной коммунисткой, хотя и не членом партии. Перл оказалась единственной близкой подругой бабушки, с которой мне довелось встретиться в Соединенных Штатах. Она сыграла особую роль в жизни бабушки, потому что только Перл и ее покойный муж, Миша (двоюродный брат бабушки), были единственными белыми некоммунистами, которые продолжали регулярно видеться с Бертой после того, как она сошлась с Оливером Голденом. После отъезда бабушки в Советский Союз Перл продолжала переписываться с ней. В середине шестидесятых Перл и Миша приезжали в Москву, чтобы повидаться с бабушкой. Моя мама и я всегда знали о существовании Перл, потому что бабушка с гордостью говорила нам, что среди наших родственников есть мировая знаменитость. Сын Перл, мой кузен, Арнольд Стайнхардт, скрипач, играл в квартете Гварнери.