Елена Ханга - Про все

В Москве мой дед пережил личную трагедию. Его вторая жена, Джейн, умерла от болезни почек. Джейн (как в то время и дед) не была членом коммунистической партии. После ее смерти дед продолжал учебу до 1927 года, после чего вернулся в Соединенные Штаты. В конце двадцатых он распространял коммунистические идеи среди рабочих сталелитейных заводов Питтсбурга, но быстро понял, что не вписывается в бюрократическую структуру партии.

Все люди, знавшие деда, в один голос утверждали, что он всегда шел своим путем. Я понимаю, с каким трудом ему удавалось приспосабливаться к "партийной дисциплине". Его коньком был не коллективный разум, а индивидуальная инициатива, которую он и продемонстрировал в полной мере, предложив в 1931 году организовать группу черных специалистов-аграриев для поездки в Советский Союз.

Коммунистическая партия Соединенных Штатов, которая с самого начала формировалась, как очень жесткая структура, далеко не во всем устраивала моего дедушку, но в том, что он был убежденным марксистом, сомнений у меня нет. Это дитя Миссисипи, человек, отец которого в конце концов потерял политую собственным потом землю, не мог не верить в возможность построения общества, где вся собственность будет общей, где не будет ни богатых, ни бедных.

Эта же философия очень приглянулась и Берте Байлек, дочери варшавского раввина, поэтому она приняла активное участие в деятельности той части профсоюзного движении, которая контролировалась левыми. Случилось это всего через несколько лет после того, как она прибыла из Европы на Эллис-Айленд, чтобы попасть в бурлящий энергией, полный надежд эмигрантский еврейский Нью-Йорк.

БАБУШКА БЕРТА

Даже сегодня Большой зал на Эллис-Айленд* производит впечатление. Когда, следуя путем, пройденным моей бабушкой, я вошла в этот зал, теперь уже часть музейного комплекса, одна мысль не выходила у меня из головы: как же она любила моего отца, если согласилась вернуться в Европу, не проведя в Америке и десяти лет, стать эмигранткой в еще одной неведомой ей стране!

Подойдя к окну прекрасно отреставрированного зала, можно увидеть то, что видели люди, прибывающие в Америку: захватывающие взор силуэты Нижнего Манхэттена и забранные толстой сеткой оконца помещений временного пребывания, в которых иммигранты, которым по какой-либо причине отказали во въезде в Соединенные Штаты, дожидались отправки обратно в Европу. Как и для большинства иммигрантов, силуэты Манхэттена стали для пятнадцатилетней Берты откровением. В 1920 году, когда она прибыла в Америку с матерью, Бесси, и двумя из трех старших братьев, шестиэтажное здание универмага "Вулворт" производило на иммигрантов такое же впечатление, как сейчас на туристов - башни Мирового торгового центра.

В Большом зале Берта ожидала медицинского осмотра и вопросов чиновников Иммиграционного бюро (среди прочего молодых девушек спрашивали, не собираются ли они заняться проституцией), которые и решали, жить ей в Америке или нет.

До посещения Эллис-Айленда я не в полной мере понимала, сколько мужества требуется человеку для того, чтобы, пусть и в составе семьи, покинуть родину и приехать в абсолютно незнакомый мир. Ни Берта, ни ее братья не знали ни слова по-английски, когда ступили на Эллис-Айленд. Многие иммигранты описывали Большой зал, как современную Вавилонскую башню. В это легко верится. В огромном помещении даже немногочисленные туристы, к тому же говорящие на одном языке, создают рвущую барабанные перепонки какофонию звуков. Какую же тревогу могли вселить в душу молоденькой девушки тысячи окружающих ее иммигрантов, галдящих на дюжине языков и медленно движущихся к чиновникам, которые решали, какая тебе уготована жизнь. Наличие родственников не гарантировало разрешения на въезд в США. В архивах Иммиграционной службы хранится немало свидетельств, согласно которым семьи разлучались из-за того, что кого-то отсеивали по результатам медицинского контроля.

По моему телу пробежала дрожь при виде крючка, специального инструмента для поднятия века, используемого при диагносцировании трахомы (заразной болезни глаз, с которой в США не допускали). Моей бабушке пришлось также пройти проверку на грамотность, введенную в 1917 году. С ней у Берты проблем не возникло, потому что она читала и на идиш, и на польском (скорее всего, и на немецком).

Конечно же, были вопросы, касающиеся того, как люди, желающие жить в Америке, собираются зарабатывать на жизнь. К 1920 году, когда Россию раздирала гражданская война между большевиками и их противниками, красную угрозу ощущали и в Америке, а потому иммигрантам задавали политические вопросы: "Вы анархист? Вы - коммунист?" Я не могла поверить, что кто-то из них мог ответить на эти вопросы утвердительно, но в Библиотеке Иммиграционной службы меня заверили, что были мужчины и женщины, столь верные партийным принципам, что они отказывались лгать даже ради того, чтобы попасть в Соединенные Штаты. Остается только сожалеть, что эти анархисты и коммунисты не смогли переступить через свои принципы, так как практически все они стали жертвами нацистского и сталинского режимов.

В любом случае, в пятнадцать лет моя бабушка не могла быть ни анархисткой, ни коммунисткой. Так что на ее политическом радикализме висит ярлык "Сделано в Америке". Она прошла все проверки и стала одним из 225000 иммигрантов, попавших в тот год в Америку через Эллис-Айленд.

Война, разрушившая практически все европейские империи, стала причиной того, что разлука моего прадеда Исаака с женой и детьми затянулась на несколько лет. Он покинул Варшаву в 1915 году, избежав тем самым призыва в царскую армию, так, во всяком случае, гласит семейная легенда, и поселился в той части Бронкса, где жили в основном еврейские иммигранты. При нормальном течении событий семья последовала бы за ним через короткий промежуток времени, но война надолго положила конец трансатлантической иммиграции, и возобновилась она лишь в ноябре 1919 года. Мне бы хотелось узнать побольше о детстве моей бабушки, которое прошло в Варшаве. Сама она мне практически ничего не рассказывала. Возможно, эти воспоминания отзывались болью в ее сердце, потому что она тяжело переживала разрыв с семьей, вызванный тем, что она решила связать свою судьбу с черным американцем. А может, более позд-ние события, страстная увлеченность политикой и страстная любовь в Нью-Йорке двадцатых годов, полная приключений жизнь с дедушкой в Узбекистане и годы, в течение которых она, после смерти деда, в одиночестве воспитывала маму, заслонили в памяти бабушки детство, с которым ее разделили две эмиграции.

Если говорить о Бяликах, то тут я не могла прикоснуться к земле, на которой они выросли, как я сделала в округе Язу. Еврейский мир, в котором Берта жила в Варшаве, сгинул в пламени Холокоста. Но мои родственники по линии Бяликов смогли показать мне бесценную реликвию нашего семейного прошлого: фотографию 1907 года, на которой изображены Исаак, Бесси (американизированная версия ее истинного имени Песа), Берта (в Польше ее звали Бесси), Джек (в действительности - Яков), Сидни (Соломон) и Марк (Мойша). Мой прадед Бялик одет в строгий костюм и накрахмаленную рубашку, сильно напоминающие парадную одежду моего второго прадеда, Голдена, запечатленного на другой семейной фотографии. На хлопковых полях Миссисипи и в еврейском квартале Варшавы люди надевали лучшие наряды, готовясь запечатлеть себя для истории.