Михаил Арцыбашев - Санин

Деревья были маленькие и большие вишневые, с крепко пахнущими клеем молодыми листьями. За садом была левада, покрытая цветами и высокой некошеной травой.

- Сядем здесь, - сказала Карсавина.

Они сели на полуразвалившийся плетень и стали смотреть на леваду, на прозрачную погасавшую зарю.

Юрий притянул к себе гибкую ветку сирени, и с нее брызнуло мелкими капельками росы.

- Хотите, я вам спою? - сказала Карсавина.

- Конечно, хочу! - ответил Юрий.

Карсавина, как и тогда на реке, выпрямила грудь, отчетливо обозначившуюся под тонкой рубашкой, и запела:

Любви роскошная звезда

Голос ее легко, чисто и страстно звенел в вечернем воздухе. Юрий затих, едва дыша и не спуская с нее глаз. Она чувствовала его взгляд, закрывала глаза, выше подымала грудь и пела все лучше и громче. Казалось, все затихло и слушало, и Юрию припомнилась та кажущаяся, внимательная и таинственная тишина, которая воцаряется, когда поет в лесу весной соловей.

Когда она замолчала после высокой серебристой ноты, стало как будто еще тише. Заря совсем погасла, и небо затемнело и углубилось. Чуть видно и чуть слышно заколебались листья, шевельнулась трава, и, плывя в воздухе, что-то нежное и пахучее, как вздох, налетело с левады и расплылось по саду. Карсавина блестящими в сумраке глазами оглянулась на Юрия.

- Что же вы молчите? - спросила она.

- Уж очень тут хорошо! - прошептал Юрий и опять потянул брызгающую росой ветку.

- Да, хорошо! - мечтательно отозвалась Карсавина.

- Хорошо вообще жить на свете! - прибавила она, помолчав.

В голове Юрия шевельнулось что-то привычное, неискренне грустное, но не оформилось и исчезло.

За левадой кто-то пронзительно свистнул два раза, и опять все затихло.

- Нравится вам Шафров? - неожиданно спросила Карсавина и сама засмеялась этой неожиданности.

Ревнивое чувство шевельнулось в груди Юрия, но он серьезно ответил, немного принуждая себя:

- Он - славный парень.

- С каким он увлечением отдается своему делу! Юрий промолчал.

На леваде стал подыматься легкий беловатый туман, и трава побелела от росы.

- Сыро становится, - сказала Карсавина, пожимая плечами.

Юрий невольно посмотрел на ее круглые, мягкие плечи и смутился, она поймала его взгляд и тоже смутилась, но ей было приятно и весело.

- Пойдемте.

И они с сожалением пошли назад по узкой дорожке, слегка толкая друг друга. Сад опустел, потемнел, и, когда Юрий оглянулся, ему показалось, что, должно быть, теперь в саду начнется своя, никому не ведомая, таинственная жизнь: между низкими деревьями, по росистой траве заходят тени, сдвинется сумрак и заговорит тишина каким-то неслышным зеленым голосом. Он сказал об этом Карсавиной. Девушка оглянулась и долго смотрела в темный сад задумчивыми потемневшими глазами. И Юрий подумал, что если бы она вдруг сбросила одежды и, нагая, белая, веселая, убежала по росистой траве в зеленую таинственную чащу, это не было бы странно, а прекрасно и естественно, и не нарушило бы, а дополнило зеленую жизнь темного сада.. Юрию хотелось сказать ей и это, но он не посмел, а заговорил опять о чтениях и о народе. Но разговор не вязался и умолк, как будто они говорили совсем не то, что было нужно. Так, молча, дошли они до калитки, улыбаясь друг другу и задевая плечами мокрые, брызгающие росою кусты. Им казалось, что все притихло и все так задумчиво и счастливо, как они.

На дворе по-прежнему было тихо и пусто, и чернел открытыми окнами белый флигелек. Но калитка на улицу была отворена, и в комнатах слышались торопливые шаги и стук отодвигаемых ящиков комода.

- Оля пришла, - сказала Карсавина.

- Зина, это ты? - спросила ее из комнаты Дубова, и по голосу слышно было, что произошло что-то скверное.

Она вышла на крыльцо растерянная и бледная.

- Где ты пропадала... Я тебя ищу... Семенов умирает, - запыхавшись, торопливо проговорила она.

- Что? - с ужасом переспросила Карсавина и шагнула к ней.

- Да, умирает... У него кровь хлынула горлом... Анатолий Павлович говорит, что конец... В больницу его повезли... И как странно, неожиданно... сидели мы у Ратовых и пили чай, он был такой веселый, о чем-то спорил с Новиковым, а потом вдруг закашлялся, встал, пошатнулся, и кровь так и хлынула... прямо на скатерть, в блюдечко с вареньем... густая, черная!..

- Что же он... знает? - с жутким любопытством спросил Юрий, мгновенно вспоминая лунную ночь, черную тень и раздраженно-грустный, слабый голос: "Вы еще будете живы, пройдете мимо моей могилы, остановитесь по своей надобности, а я..."

- Кажется, знает, - нервно шевеля руками, ответила Дубова, - посмотрел на нас всех и спросил: "Что это?..", а потом весь затрясся и проговорил еще: "Уже?.." Ах, как это гадко и страшно!

И все замолчали.

Уже вовсе стемнело, и хотя по-прежнему все было прозрачно и красиво, но им казалось, будто сразу стало темно и уныло.

- Ужасная штука смерть! - сказал Юрий и побледнел.

Дубова вздохнула и потупилась. У Карсавиной задрожал подбородок, и она жалобно и виновато улыбнулась. У ней не могло быть такого гнетущего чувства, как у других, потому что жизнь наполняла все ее тело и не давала ей сосредоточиться на смерти. Она как-то не могла поверить и представить себе, что теперь, когда стоит такой ясный летний вечер и в ней самой все так счастливо и полно светом и радостью, может кто-нибудь страдать и умирать. Это было естественно, но ей почему-то казалось, что это дурно. И она, стыдясь своих ощущений, бессознательно старалась подавить их и вызвать другие, а потому больше всех выразила участия и испуга.

- Ах, бедный... что же он?

Карсавина хотела спросить: скоро ли он умрет, но поперхнулась этими словами и, цепляясь за Дубову, задавала бессмысленные и бесполезные вопросы.

- Анатолий Павлович сказал, что он умрет сегодня ночью или завтра утром, - глухо сказала Дубова.

Карсавина робко и тихо заговорила:

- Пойдемте к нему... или, может быть, не надо?.. Я не знаю...

И у всех явился один и тот же вопрос: надо ли идти смотреть, как умирает Семенов, и хорошо или дурно это будет. И всем хотелось пойти, и было страшно увидеть, и как будто это было очень хорошо, и как будто очень дурно.

Юрий нерешительно пожал плечами.

- Пойдемте... Там можно и не входить, а может быть...

- Может быть, он захочет кого-нибудь увидеть, - облегченно согласилась Дубова.

- Пойдем, - решительно сказала Карсавина.

- Шафров и Новиков там, - как бы оправдываясь, прибавила Дубова.

Карсавина забежала в дом за шляпой и кофточкой, и все, хмурые и грустные, пошли через город к большому трехэтажному дому, серо и плохо оштукатуренному, в котором помещалась больница и где умирал теперь Семенов.

В коридорах, с низкими и гулкими сводами, было темно и остро пахло карболкой и йодоформом. В отделении для сумасшедших, когда они проходили мимо, кто-то сердито и скоро говорил странно напряженным голосом, но никого не было видно и оттого стало жутко. Они пугливо оглянулись на темное квадратное окошечко. Старый и седой мужик с длинной белой бородой, похожей на нагрудник, и в длинном белом фартуке, повстречался им в коридоре, шаркая большими сапогами.