Михаил Арцыбашев - Санин

- Ну нет, - возразил Санин, - даже очень относится!

- А я вас попрошу, - с истерическим воплем закричал фон Дейц, брызгая слюной, - это совсем... и одним словом...

- Да ну вас! - с неудовольствием отодвигаясь от брызгавшей слюны, сказал Санин, - думайте, что хотите, а Зарудину скажите, что он дурак...

- Вы не имеете права! - отчаянным плачущим голосом взвыл фон Дейц.

- Хорошо-с, хорошо-с... - с удовольствием проговорил Танаров. - Идем.

- Нет, - тем же плачущим голосом и бестолково размахивая длинными руками, кричал фон Дейц, как он смеет... это прямо... это...

Санин посмотрел на него, махнул рукой и пошел прочь.

- Мы так и передадим нашему другу... - сказал ему вслед Танаров.

- Ну, так и передайте, - не оборачиваясь, ответил Санин и ушел.

"Ведь вот, дурак, а как попал на своего дурацкого конька, какой стал сдержанный и толковый!" - подумал Санин, слыша, как Танаров уговаривает кричащего фон Дейца.

- Нет, это нельзя так оставить! - кричал длинный офицер, с грустью сознавая, что благодаря этой истории потерял интересного знакомого, и не зная, как это поправить, а оттого еще больше озлобляясь и, очевидно, портя дело вконец.

- Володя... тихо позвала из дверей Лида.

- Что? - остановился Санин.

- Иди сюда... мне нужно...

Санин вошел в маленькую комнату Лиды, где было полутемно и зелено от закрывающх окно деревьев, пахло духами, пудрой и женщиной.

- Как у тебя тут хорошо! - сказал Санин, страстно и облегченно вздыхая.

Лида стояла лицом к окну и на ее плечах и щеке мягко и красиво лежали зеленые отсветы сада.

- Ну, что тебе нужно? - ласково спросил Санин.

Лида молчала и дышала часто и тяжело.

- Что с тобой?

- Ты не будешь... на дуэли? - сдавленным голосом спросила Лида, не оборачиваясь.

- Нет, - коротко ответил Санин.

Лида молчала.

- Ну, и что же?

Подбородок Лиды задрожал. Она разом повернулась и задыхающимся голосом быстро и несвязно проговорила:

- Этого я не могу, не могу понять...

- А... - морщась, возразил Санин, - очень жаль, что не понимаешь!..

Злая и тупая человеческая глупость, охватывающая со всех сторон, исходящая равно и от злых, и от добрых, и от прекрасных, и от безобразных людей, утомила его. Он повернулся и ушел.

Лида посмотрела ему вслед, а потом ухватилась обеими руками за голову и повалилась на кровать. Длинная темная коса, словно мягкий пушистый хвост, красиво разметалась по белому чистому одеялу. В эту минуту Лида была так красива, так сильна и гибка, что, несмотря на отчаяние и слезы, выглядела удивительно живой и молодой; в окно смотрел пронизанный солнцем зеленый сад; комнатка была радостна и светла. Но Лида не видела ничего.

XXX

Был тот особенный вечер, какой только изредка бывает на земле и кажется спустившимся откуда-то с прозрачного и величественно-прекрасного голубеющего неба. Невысокое солнце второй половины лета уже зашло, но было еще совсем светло, и воздух был удивительно чист и легок. Было сухо, но в садах неведомо откуда появилась обильная роса; пыль с трудом поднималась, но стояла в воздухе долго и лениво; было душно и прохладно уже. Все звуки разносились легко и быстро, как на крыльях.

Санин, без шапки, в своей широкой голубой, но уже позеленевшей на плечах рубахе, прошел по пыльной улице и длинному, заросшему крапивой, переулку к дому, где жил Иванов.

Иванов, серьезный и широкоплечий, с длинными, прямыми, как солома, волосами, сидел перед окном в сад, где все больше увлажнялась росой и опять зеленела запылившаяся за день зелень, и методично набивал папиросы табаком, от которого на сажень вокруг хотелось чихать.

- Здравствуй, - сказал Санин, облокачиваясь на подоконник.

- Здорово.

- А меня на дуэль вызвали, - сказал Санин.

- Доброе дело! - ответил Иванов невозмутимо. - Кто и за что?

- Зарудин... Я его из дому выгнал, ну он и обиделся.

- Так, - сказал Иванов. - Будешь, значит, драться? Подерись, я секундантом буду... пусть другу нос отстрелят.

- Зачем... Нос - благородная часть тела... Не буду я драться! - смеясь, возразил Санин.

- И то хорошо, - кивнул головой Иванов, - зачем драться, драться не следует!

- А вот моя сестрица Лида иначе рассуждает, - улыбнулся Санин.

- Потому - дура! - убежденно возразил Иванов. - Сколько в каждом человеке этой глупости сидит!

Он набил последнюю папиросу и сейчас же закурил ее, остальные собрал, уложил в кожаный портсигар и, сдунув табак с подоконника, вылез в окно.

- Что будем творить? - спросил он.

- Пойдем к Соловейчику, - предложил Санин.

- А ну его, - поморщился Иванов.

- Что так?

- Не люблю я его!.. Слизняк!..

- Многим ли хуже всех других, - махнул рукой Санин. - Ничего... пойдем.

- Ну, пойдем, мне что! - согласился Иванов так же быстро, как он всегда соглашался со всем, что говорил Санин.

И они пошли по улицам, оба здоровые и высокие, с широкими плечами и веселыми голосами.

Но Соловейчика не оказалось дома. Флигель был заперт, во дворе пусто и мертво, и только Султан громыхал у амбара цепью и одиноко лаял на чужих людей, неведомо зачем ходивших по двору.

- Экая мерзость тут, - сказал Иванов. - Пойдем на бульвар.

Они ушли, затворив калитку, а Султан, тявкнув еще раза два, сел перед будкой и печально стал смотреть на свой пустой двор, на мертвую мельницу и белые узкие и кривые дорожки, змеившиеся по низкой пыльной траве.

В городском саду, по обыкновению, играла музыка. На бульваре было уже совсем прохладно и легко. Гуляющих было много и их темная толпа, как бурьян цветами, пересыпанная женскими платьями и шляпами, волнами двигалась взад и вперед, то вливаясь в темный сад, то отливая от его каменных ворот.

Санин и Иванов, под руку, прошли в сад и в первой же аллее наткнулись на Соловейчика, задумчиво расхаживавшего под деревьями, заложив руки за спину и не подымая глаз.

- А мы были у вас, - сказал Санин.

Соловейчик робко улыбнулся и виновато проговорил:

- Ах, вы меня извините, я не знал, что вы придете... а то я бы подождал... А я, знаете, прогуляться немножечко вышел...

Глаза у него были блестящие и грустные.

- Пойдемте с нами, - продолжал Санин, ласково беря его под руку.

Соловейчик с радостью согнул свою руку, притворяясь веселым, сейчас же ненатурально сдвинул шляпу на затылок и пошел с таким видом, точно нес не руку Санина, а какую-то драгоценную вещь. И рот у него стал до ушей.

Около солдат, с багровыми от натуги лицами, дувших в медные оглушительно звонкие трубы, среди которых вертелся и, видимо, рисуясь, размахивал палочкой тоненький, похожий на воробья, военный капельмейстер, тесной грудой стояла публика попроще - писаря, гимназисты, молодцы в сапогах и девушки в ярких плач очках, а по аллеям, точно в нескончаемой кадрили, навстречу друг другу перепутывались пестрые группы барышень, студентов и офицеров.