Михаил Арцыбашев - Санин

Должно быть, она почувствовала это или переживала то же, потому что на мгновение задержала дыхание и прошептала робко и просительно: Мне пора... Пойду...

"Что делать, что делать?" - весь холодея, спрашивал себя Юрий.

Они встали и не смотрели друг на друга. С последним усилием вернуть прежнее Юрий слабо обнял ее. И вдруг в ней опять пробудилось что-то материнское. Как будто она почувствовала себя сильнее его, девушка мягко прижалась к нему и улыбнулась прямо в глаза ободряющей милой улыбкой.

- До свиданья... приходи завтра ко мне...

Она поцеловала его так нежно, так крепко, что у Юрия беспомощно закружилась голова, и что-то, похожее на благоговение перед ней, согрело его растерянную душу.

Когда она ушла, Юрий долго прислушивался к шороху ее шагов, потом отыскал свою фуражку, полную листьев и земли, вытряхнул ее, надел и, спустившись вниз, пошел в гостиницу, далеко обходя ту дорожку, по которой должна была пройти Карсавина.

"Ну что ж, - думал он, шагая в темноте, - неужели надо было запачкать эту чистую святую девушку... непременно кончить так, как сделал бы всякий пошляк на моем месте?.. Бог с ней... Это было бы гадко, и слава Богу, если я оказался на это неспособен! И как это гадко: сразу, почти без слов, как зверь!" - уже с брезгливым чувством думал он о том, что еще недавно наполняло его таким счастьем и такой силой.

Но внутри его все что-то ныло и рвалось в бесплодной тоске, подымая глухой и тяжелый стыд. Даже руки и ноги, казалось ему, болтались как-то глупо, ни к чему, и фуражка сидела на голове, как колпак.

- Разве я способен жить! - спросил он во внезапном отчаянии.

XXXVIII

В широком коридоре монастырской гостиницы пахло хлебом, самоварами и ладаном. Проворный здоровый монах мчал куда-то толстый, как арбуз, самовар.

- Батюшка, - сказал Юрий, невольно конфузясь этого названия и ожидая, что сконфузится и монах.

- Что прикажете? - спросил тот учтиво и спокойно, выглядывая из-за облаков пара.

- У вас тут должна быть одна компания из города.

- Это в седьмом нумере, - тотчас же ответил монах, точно давно ожидал этого вопроса. - Пожалуйте вот сюда, на балкончик...

Юрий отворил дверь седьмого номера. В большой комнате было темно и, должно быть, она вся была полна табачным дымом. За дверью на балконе было светло, звенели бутылки и двигались, смеясь и крича, люди.

- Жизнь - неизлечимая болезнь! - услышал Юрий голос Шафрова.

- Дурень ты неизлечимый! - ответил Иванов громогласно, - эк тебя... фразами так и прет!

Когда Юрий вошел, все встретили его радостными пьяными восклицаниями. Шафров вскочил, чуть не стянув скатерть, вылез из-за стола и, обеими руками пожимая руку Юрия, влюбленно забормотал:

- Вот хорошо, что пришли! Вот спасибо, ей-Богу!.. В самом деле, право...

Юрий сел между Саниным и Петром Ильичом и огляделся. Балкон был ярко освещен двумя лампами и фонарем, и казалось, что за пределами света стоит непроницаемая черная стена. Но, отвернувшись от огней, Юрий еще довольно ясно увидел зеленоватую полосу зари, горбатый силуэт горы, верхушки ближайших деревьев и далеко внизу слабо поблескивающую, засыпающую поверхность реки.

На огонь летели из лесу бабочки и жучки, кружились, падали, подымались и тихо ползали по столу, умирая в бессмысленной огненной смерти.

Юрий поглядел на них, и ему стало грустно.

"Так и мы, люди, - подумал он, - мы тоже летим на огонь, на всякую блестящую идею, бьемся вокруг нее и умираем в страданиях. Мы думаем, что идея - это выражение мировой воли, а это только горение нашего мозга!.."

- Ну, выпьем? - спросил Санин, дружелюбно наклоняя к нему бутылку.

- Можно, - печально согласился Юрий и сейчас же подумал, что, пожалуй, не одно ли это только и осталось ему.

Они выпили, чокнувшись. Водка показалась Юрию противной, как горячий горький яд, и с брезгливой дрожью во всем теле он потянулся к закуске. Но и закуска долго сохраняла противный вкус и не шла в горло.

"Нет, что бы то ни было... смерть, каторга... а надо бежать отсюда, сказал он себе. - А впрочем, куда и бежать?.. Везде то же, а от себя не убежишь. Когда человек становится выше жизни, она не удовлетворит его нигде и ни в какой форме!.. В этом ли городишке, в Петербурге ли... все равно!"

- А по-моему, человек сам по себе - ничто!.. - громко кричал Шафров.

Юрий посмотрел на его неумное и скучное лицо, в очках, с маленькими неяркими глазками, и подумал, что такой человек, действительно, сам по себе - ничто.

- Индивидуум - нуль!.. Только индивидуумы, являющиеся созданием массы и не теряющие связь с нею, не противопоставляющие себя толпе, как любят делать буржуазные "герои", имеют действительную силу...

- Да сила-то их в чем? - озлобленно спрашивал Иванов, грузно наваливаясь на стол обоими локтями скрещенных рук, - в борьбе с существующим правительством? да!.. А в борьбе за свое собственное счастье, что, им поможет масса?

- Ну да... вы "сверхчеловек"! Вам нужно какое-то особенное счастье! Свое! А мы, люди толпы, думаем, что именно в борьбе за общее благо мы обретем и свое счастье... Торжество идеи - вот и счастье! А если идея ошибочна?

- Это все равно, - безапелляционно мотнул головой Шафров, - надо только верить...

- Плюнь, - презрительно посоветовал Иванов, - каждый человек верит, что то, чем он занимается, и есть самое важное и необходимое... Это полагает даже дамский портной... Ты это знал, но, вероятно, забыл... дело друга напомнить!

Юрий с беспричинной ненавистью посмотрел в его лицо, бледное от выпитой водки, потное, с большими серыми и без блеска глазами.

- А по-вашему, в чем же счастье? - скривив губы, спросил он.

- Да уж, конечно, не в том, чтобы всю жизнь хныкать и на каждом шагу спрашивать себя: вот я чихнул... ах, хорошо ли я сделал?.. Нет ли от этого кому-нибудь вреда?.. Исполнил ли я чиханьем сим свое предназначение?..

Юрий ясно увидел в холодных глазах ненависть к себе и весь задрожал, подумав, что Иванов, кажется, считает себя умнее его и хочет смеяться над ним.

"Ну, это еще посмотрим!" - мысленно сказал Юрий.

- Это не программа, - еще больше кривясь и стараясь, чтобы каждая черточка лица его выражала неохоту спорить и полное презрение, заявил он.

А вам нужно непременно программу?.. Что хочу, что могу, то и делаю! Вот вам программа.

Нечего сказать, хорошая программа! возмутился Шафров, но Юрий только презрительно повел плечом и намеренно промолчал.

Некоторое время пили молча, а потом Юрий повернулся к Санину и стал говорить, не глядя на Иванова, но для Иванова о том, что считал самым лучшим. Ему казалось, что теперь, когда он скажет несколько слов последовательно и выскажет свою мысль всю, то никто не будет в состоянии опровергнуть ее. Но, к его раздражению, на первых же словах о том, что человек не может жить без Бога и, повергнув одного, должен найти другого, чтобы жизнь не была бессмысленным существованием, Иванов через плечо сказал: