Анатолий Хруцкий - Окаянные дни Ивана Алексеевича

Когда-то вино возвращало смелость, муть сладкую сна жизни, чувственность. Даже запахи сада после вина ощущал острее. Есть в вине какая-то глубинная суть земного существования. Не так все и просто... Но и это прошло. Ныне минуты покоя, а потом наступает расплата: усталость, боли, кровь. А поделать с собой ничего не мог. Должно быть, четверть века это тянется. Клятвы устные и в дневнике записывал, чтобы, пугаясь будущих читателей, слабости своей устыдиться, а все напрасно. Жизнь протекла между столами письменным и возлиянным: в московских да петербургских ресторанах, в кафе парижских, греческих, итальянских. Журфиксы - среды, четверги, пятницы. Чествования, премьеры, банкеты, юбилеи журналов, артистов, писателей. Речи и тосты. Ни дня без застолья. Одним словом, не виноват, среда заела... Хорошо ремесло, да хмелем заросло.

Сладостные минуты покоя заканчивались. Иван Алексеевич выключил радио. Вновь гневаясь, он вспомнил застольный разговор - народ, народ, да еще прогрессивный! Начиная с десятого года, после "Деревни", записавшей его в какое-то там "направление", на Ивана Алексеевича не раз накидывалась эта самая прогрессивная общественность. А ведь всего-то и сказал всякому разумному видное: нет в деревне такого зверя "народ", там каждый особенный, а уж дьявол может вылепить из них, чего захочет! О, как же накинулись на него передовые люди из прогрессивной общественности! С тех пор Иван Алексеевич передовых людей не то что пугается, но всячески их остерегается, времени на споры с оголтелыми не тратя. Ибо передовые люди с каждым поколением становятся все более оголтелыми...

Этих передовых людей обнаруживал и в присылаемых оттуда книжечках так называемого социалистического реализма. И было их столь обильно, что заподозрил: разумные там все-таки остались, но они притворяются неразумными. И пишущие притворяются, и те, о ком пишут, - тоже. Ну, не может деревня всерьез заниматься такими делами, как об этом социалистические реалисты излагают! Да и те, кто излагает, тоже притворяются: они могут писать лучше - многие страницы то доказывают, - но пишут плохо с умыслом. Ибо морем разлилось, хоть и мелким, не открытое сопротивление, на которое сил уже нет, устали и запуганы люди, а тихое отвергающее несогласие. Язык работает, а душа в потемках: я не левый, я не правый, я хитрый, оттого что разумный!

Иван Алексеевич допил коньяк и опять стал ждать душевного облегчения.

Живость воображения, принимаемая легковерами за силу предвидения, немало питается путешествиями и встречами с новыми людьми, - да с тем же хотя бы Луначарским. Эва как он растревожил Ивана Алексеевича когда-то, да и нынче тоже!.. Но уже десятилетиями все тот же маршрут Париж - Ницца и обратно и все те же люди вокруг.

Вихрь семнадцатого года поднял их, кормившихся писаниями, закружил и в конце концов перенес во Францию. И тут сжимает их в круге все уменьшающегося радиуса. Иван Алексеевич знает энциклопедиста Мережковского. А тот знает Ивана Алексеевича. Их обоих знает Георгий Иванов. И знает другой поэт и эрудит Ходасевич. Знает и кандидат в Нобели и соперник Ивана Алексеевича в этом предприятии Шмелев. Он же знает и Иванова, и Ходасевича. И так далее по кругу... Они все друг друга знают и, похоже, пишут друг для друга. Чтобы, прочитав, неприятием поморщиться, а затем покалякать о чужих провалах, умалчивая или отвергая свои.

И крутится эта карусель, сжимается круг уменьшением радиуса, ибо смерть уносит очередного, а жизнь взамен никого не доставляет.

Он толчется среди все тех же проклятых вопросов и среди все тех же людей.

Иван Алексеевич потянулся было к полке за томиком Чехова, за его ранними рассказами - поправить настроение, но остановился, хватило и воспоминания. Кто-то из пишущих молодых спросил: "Антон Павлович, что мне делать? Меня рефлексия заела, не могу работать!" - "А вы, батенька, поменьше водки пейте, рефлексия и отступит".

Иван Алексеевич не мог работать не только из-за подступившего конца света, но и по причине одной особенности своего характера. Если что в голове засело будь это хоть блажь несусветная! - то перейти к иному, стоящему, не мог, пока от той блажи не освободится. Так что не стоило и времени терять на сопротивление...

На этот раз блажь явилась такая - откликнуться и отобразить. Откликнуться на происшедшее в семнадцатом и отобразить свой, так сказать, художественный ответ на проклятые вопросы, что донимали все последние месяцы... Такие вот мерзкие слова - "откликнуться" и "отобразить" - раздольно гуляют там в компании со словом "Днепродзержинск". Пишущие в той стране откликаются на призывы, постановления, решения и отображают.

Все те же старые вопросы: откуда эти большевики в России взялись? как их проглядели? какой силой они держались четверть века?.. В наказание Божье он не верил. Бог дал человечеству жизнь, а там уж за каждый чих Он не в ответе. К тому же страдала Россия столь часто и долго, что уж тысячу раз наказана, если и было за что. Разговорам о еврейском заговоре тоже не верил. Евреи за Христом не пошли, но и за Марксом не двинулись. Евреев среди этих негодяев было немало, - в Одессе в восемнадцатом нагляделся и свидетельствует. Однако евреи там были самые отпетые, столетиями униженные, наголодавшиеся. В целом-то евреи - люди энергичные, и если бы нормальные евреи принялись строить этот самый коммунизм, они бы его построили. Но в безнадежное предприятие, что противу природы человеческой и замысла Божьего, - не человеческое это дело рай на земле строить, - нормальные евреи по разумности своей никогда не втянутся. Так кем же эта зараза в Россию занесена была? И отчего нигде не удалось, а тут нате, приходите и пробуйте?..

В комнату вошла Вера Николаевна. Она улыбалась и несла на блюдечке бутерброд с ветчиной. Иван Алексеевич столь изумился ветчине, что даже не успел спрятать коньяк.

- Откуда?

Его удивление было оттого искренним, что еще вчера вечером, вернувшись с прогулки, он бутерброд этот - разумеется, не этот, но точно такой же - не удержавшись, съел.

- Тайна! - Вера Николаевна засмеялась.

Тайна состояла в том, что Вера Николаевна после покупки лакомства, - Иван Алексеевич обожал ветчину со времен достатка, когда доктор именно ее авторитетно порекомендовал для укрепления здоровья, - отрезбла ломтик и надежно его прятала. Иван Алексеевич находил ветчину, лежащую на видном месте, и в точном соответствии с планом Веры Николаевны дальнейшими поисками не затруднялся, был доверчив.

- Ты прямо революционерка, - заметил Иван Алексеевич, бережно беря бутерброд. - Я всегда говорил, что революционеры появляются не от тягот жизни низов, а от слабости власти. Хочешь? - Он показал на коньяк.

- Что ты! Я уже выпила вина за обедом.