Александр Хургин - Страна Австралия (сборник)

Может быть, потому и запомнил Калиночка то избиение, что во все последующие времена и годы люди постоянно усматривали в нем какие-то чужие черты характера, черты, не присущие остальным. Сам Калиночка ничего такого за собой не замечал при всем желании. Пробовал иногда от нечего делать найти в себе что-либо, чего не было в характере большинства его знакомых и что могло бы восстановить это большинство против него. Пробовал честно, но безуспешно. Единственное, что мог бы он с натяжкой поставить себе в вину, так это сомнения религиозного порядка. Во-первых, Калиночка Юрий Петрович сомневался в том, что самая правильная и верная вера - это православная вера. Он не видел в ней особых различий с католичеством, протестантством или, допустим, с тем же грекокатоличеством. И чем вызваны бесконечные вековые распри отцов всех этих церквей, не понимал. А объяснения в том смысле, что КАК служить Богу, имеет огромное всеопределяющее значение для судеб верующих граждан, просто пропускал мимо ушей. К тому же его не устраивало, что в Евангелиях разных авторов (подписавшихся, к слову сказать, одними только именами) полным-полно разночтений, несовпадений, нестыковок и неясностей. Сильно его настораживали и цифры, то бишь количество младенцев в маленьком Вифлееме, число накормленных пятью хлебами и тому подобная арифметика. А когда речь заходила о вышеупомянутых хлебах и накормленных ими пяти тысячах человек, Калиночка всегда вспоминал анекдот о еврейской свадьбе, когда купили чекушку водки все пили-пили, пили-пили и еще стакан дворнику налили. А кроме этих сомнений, возникших, надо сказать, не так уж давно, поскольку впервые Евангелие Калиночка прочел всего лет десять назад когда это стало можно и нетрудно и даже модно - никаких чуждых для своего народа черт он в себе не обнаруживал. А эти, обнаруженные, можно было и не учитывать, потому что мало ли людей вообще ни во что и никому не верят, всех и вся в чем-нибудь подозревают и чувствуют себя при этом распрекрасно и комфортно, и вполне частью своего народа, причем всегда - далеко не худшей его частью.

И все-таки, причины, по которым достаточно много народу старалось держаться от Калиночки подальше, имели место быть. Тем более что и он тоже сторонился довольно многих. Нет, конкретной причины или повода почти никогда не бывало, но возникало стойкое ощущение неприятия того или иного человека и ничего с этим нельзя было поделать. Очевидно, и Калиночка вызывал аналогичные нежные чувства и такую же реакцию у настроенных против него людей. И, наверно, ничего в этом особенно плохого нет. Другое дело, что людей таких набралось немало, а точнее сказать - много, и с течением жизни становилось все больше. Причем тут имела место еще и одна странность - те, с кем Юрий Петрович чувствовал себя хорошо, в большинстве куда-то исчезали, отдалялись, терялись, а те, кого он на дух не выносил, сопровождали его по жизни неотвязно или, как говорил он сам, конвоировали. А попадались среди них и такие, что девались куда-то на месяцы или годы, и Калиночка о них забывал напрочь, а они вдруг всплывали откуда-то со дна и снова вертелись вокруг и портили кровь, и мешали жить одним только своим присутствием. Их назойливость была органична и непобедима, прилипчивость не вызывала ничего, кроме восхищения, спрятаться от них не смог бы даже человек-невидимка. Но Калиночка от них и не прятался, он, если мог и хотел, мирился с ними, а если не мог и не хотел, то, посылал по известному всем адресу, посланные шли и через какое-то время возвращались как ни в чем не бывало. Юрий Петрович снова их терпел, пока мог, потом снова посылал или гнал от себя и все шло заново по тому же самому кругу. Но в конце концов ему многих удалось от себя отвадить и, наверно, даже слишком многих. Кого-то из них вполне можно было бы и оставить на всякий случай и для создания какого-нибудь разнообразия жизни. Разнообразия Калиночке в последнее время ощутимо не хватало. И создать его было некому. Собственные же способности Юрия Петровича, видимо, иссякли и выдохлись. Несмотря на его уверенность в том, что человек существо самодостаточное. Может, не всякий человек, но при наличии у него головы на плечах и мозгов в голове - обязательно и непременно. И Калиночка много лет был именно таким. Он и сейчас не стал другим, только иногда накатывала на него тоска, от которой хотелось то ли выть, то ли бежать, то ли вешаться. А не делал Калиночка ни того, ни другого, ни третьего, поскольку тоска эта была явлением все-таки временным и как накатывала на него, так и скатывала. Если, конечно, можно выразиться подобным образом. Да и не была эта его тоска настолько сильной, чтобы реагировать на нее какими-то кардинальными мерами и затевать с ней непримиримую борьбу не на жизнь, а на смерть и на полное от нее освобождение. Тоска - это тоже штука человеку нужная. Без тоски жить никто практически не может. Тоске подвержены все люди без исключения и без разбора. В различной, понятно, степени, но все. И все знают, что после того, как приступ тоски проходит, начинаешь как-то острее чувствовать и жить становится веселее, несмотря на то, что лучше не становится. Многие говорят - ну и кому от этой временной остроты и такого же веселья прок, если потом снова все сначала и в той же самой последовательности? Проку, надо признать, никакого нет. Но проку нет и во многом другом. Например, в жизни. Ну действительно, какой в ней прок, если она то длится себе и длится - хотим мы или не хотим, - то кончается независимо от нас и наших пожеланий? А иногда - и очень даже часто - вопреки им. Юрий Петрович после того, как довелось ему у видеть летящую в свободном полете машину, в полете, которым невозможно было управлять - хотя впечатление от него складывалось как раз противоположное, впечатление управляемого полета, другое дело - кем управляемого и зачем. Но что управляемого - факт несомненный и очевидный. Достаточно было пронаблюдать все самому с близкого расстояния. А расстояние оказалось настолько близким, что даже излишне. Правый бордовый борт машины пронесся прямо на уровне груди Калиночки, и он мог бы до него дотронуться, не разгибая руку в локте. Зрение Юрия Петровича зафиксировало черноту пластмассовой облицовки фары, крыло, забрызганное примерзшей к краске грязью, тронутую тонкой ржавчиной помятость между крылом и передней дверью, саму дверь с довольно чистым и прозрачным стеклом и лицо молодого мужчины с открывающимся медленно ртом. Лица второго человека, водителя, Юрий Петрович не разглядел из-за того, что его закрывал первый, сидящий в машине справа и бывший к Калиночке ближе. У второго Юрий Петрович увидел только волосы, слегка сбитые на сторону и падающие по косой вниз, на лицо, и руки, начиная от локтей и заканчивая кистями и очень белыми костистыми пальцами, сцепленными вокруг абсолютно черного пластмассового руля. Потом мимо глаз Юрия Петровича проехала задняя дверь и заднее стекло, открывшее какой-то кавардак на задних сидениях. Там были в спешке и как придется свалены какие-то вещи или покупки, какие-то коробки и, кажется, чемоданчик-кейс.