Александр Хургин - Целующиеся с куклой

— И, значит, родилось от Элиши-самоубийцы, при жизни парикмахера, двое близнецов-правнуков — Горбун и Шизофреник, — рассказывала о своих детях Раиса соседкам по травматологической палате. — Родились они, когда Элиши давно на свете не было, и понесли за него наказание сквозь свои жизни. Хотя никогда в глаза его не видели, разминувшись с ним во времени, а слышали о нём только от деда своего Йосифа — сына Элиши — урывками.

Конечно, по моему материнскому убеждению, да и по мнению разных других людей, наказаны они были несправедливо и, собственно, ни за что. За то, что смалодушничал Элиша и сам, по собственному желанию, наложил на себя руки, узнав, что новая болезнь его есть неоперабельный рак желудка, и что умирать ему предстоит долго и мучительно, несмотря на то, что до этого он долго и мучительно жил. И ему казалось, что не заслужил он своей простой скучной жизнью такого нелогичного и страшного её окончания, не заслужил такой участи. Он, правда, говорил сам себе для убедительности и успокоения души, мол, Создателю виднее — заслужил или не заслужил, — но в душе всё равно был уверен, что в данном конкретном случае прав он, мужской парикмахер Элиша, а не Создатель. Поэтому он и пошёл на самоубийство и, значит, на преступление против своей жизни и против давно закончившихся жизней отца и матери, родивших его на свет. Другими словами, против своего Создателя пошёл. Из страха перед болью, физическими страданиями и тяжёлой продолжительной болезнью, которая определена ему была в качестве способа умирания.

И никто от него этого не ожидал, потому что на протяжении всей своей жизни считался Элиша среди знакомых людей человеком спокойным и разумным, и не трусливым. А под старость считали его ещё и верующим в Бога, и Богу во всём доверяющим. Во всяком случае, когда речь шла о других людях, был он именно таким. А как дело вплотную дошло до него самого, так выяснилось, что верить и доверять был он склонен лишь до определённого предела. Впрочем, наверно, как и все. Поскольку верить наперекор, допустим, системе и существующему общественному строю — это одно, а верить наперекор Ему Самому и Его неправоте — это чуть другое. И наверно, мотивы Элиши можно понять — ну не видел он, не находил в своей скромной жизни проступков, за которые должен был бы платить невыносимой болью, болью, которую может утишить один только морфий.

Рассказывала всё это Раиса медленно и монотонно, с паузами и остановками, не торопясь. Соседки временами засыпали посреди её нескончаемого рассказа от травм и усталости, но она не принимала их сон во внимание и, продолжала говорить, говорить и говорить в пространство, как будто рассказ её предназначался не столько им, сколько ей самой:

— Возможно, в жизни его предков такие поступки и прегрешения были, даже наверняка были, но почему почти все они — несмотря на войны, перевороты, погромы и терроры — дожили до своей смерти и тихо, без мук, умерли, а он должен за них мучительно расплачиваться? Такой высшей справедливости не мог понять Элиша-самоубийца и смириться с нею не мог. И, выходит, не смирился, а восстал всею своею смертью, протестуя. А на детях и внуках Элиши никак его преступление перед собой и природой не отразилось, и они жили себе, как все, потихоньку, и прожили. Вернее, внук не прожил ещё, внук Бориска, муж мой по документам, ещё активно живёт и в какой-то степени здравствует. А дочь прожила до конца, в параличе, но ухоженная и спокойная, поскольку повезло ей случайно с мужем — бывшим военным майором, который до самых последних дней любил её и терпел. Невзирая на паралич и скверный старушечий характер на протяжении всей жизни. Сын Йосиф тоже, можно считать, что прожил. Хотя и не до конца ещё. И прожил он образованным сталеваром. Пожалуй, одним из самых образованных сталеваров нашего большого города, как говорили когда-то, города чугуна и стали.

Элиша страстно хотел, чтоб стал он зубным техником, ювелиром, фотографом или на самый худой конец парикмахером в Салоне красоты, в женском зале. Но не получилось у Йосифа стать никем таким, и оправдать отцовские надежды не получилось. Не приняли его учиться в зубные техники и в ювелиры аналогично не приняли. Он честно поступал на эти специальности два года подряд, демобилизовавшись со службы на северном морском флоте, а в третий год поступал не честно, а за взятки, даваемые Элишей-парикмахером нужным в его представлении людям. И всё равно его не приняли. То ли парикмахерские взятки оказались ничтожно малы по сравнению с другими, то ли даны они были не тем должностным лицам, каким следовало их дать, и от кого по-настоящему зависело будущее поступление.

И не потому не приняли Йосифа, что был он неспособен и глуп — в металлургический институт его взяли с первого раза без всяких взяток, — а потому что национальность не выбирают, а наследуют от предков. И национальность Йосифа, унаследованная им в том числе и от Элиши, не слишком подходила к той суровой социалистической эпохе. Вот эпоха ему и не позволила овладеть престижными с точки зрения лёгких заработков специальностями.

Ну, а в фотографы и в парикмахеры он сам не захотел идти. Говорил:

— Что же я, в самом деле, подамся после флота в парикмахеры.

И не подался, а пошёл по каким-то своим представлениям о жизни в сталевары. Может, его влекла романтика трудовых будней и красота горящего металла — их класс ещё в школе в мартеновский цех на экскурсию водили, и всем страшно понравилось то, что квас и газированную воду в этом горячем цехе пить можно было бесплатно и сколько хочешь. Но может быть, просто по молодости Йосиф туда пошёл и неведению. Теперь это не столь важно. А поскольку в жизни назад дороги нет, прожил он жизнь сталевара с высшим образованием, и ушёл из этой жизни на пенсию, и теперь заслуженно отдыхает.

Внук же Элиши, сын, значит, сталевара Йосифа, Бориска, живёт пока — тоже в качестве дипломированного инженера, но сварщика, и он ни дня по своей специальности не работал, а работал — как это часто случалось в далёкие советские времена с внуками парикмахеров — по снабжению. На большом и важном заводе министерства тяжёлого машиностроения и на других больших и важных заводах, и в тому подобных индустриальных местах. Не суждено ему было, видно, работать в качестве инженера-сварщика, несмотря на диплом и полученные в вузе технические знания.

И даже попав в эмиграцию и добившись признания тут своего диплома действительным, не нашёл он работы по сварочной своей профессии, значившейся в дипломе. И не только не нашёл, но понял, что не найдёт её никогда. Поэтому купил он две блестящие рамочки и повесил диплом и свидетельство о его общеевропейском признании на стенку, как раз напротив окна — чтобы лучи света на них непосредственно падали и освещали, и чтобы все входящие ими любовались, оценивая одновременно сарказм Бориски по отношению к самому себе.