Александр Хургин - Целующиеся с куклой

Наконец, эта фрау надвинулась на Бориску, надвинулась и нависла. А нависнув, молча остановилась. А он продолжал под нею сидеть.

— Здравствуйте, — сказала голова тонким холодным голосом.

Бориска ответил ей тем же и спросил:

— Вы фрау Фюрер?

— Конечно.

— Значит, я к вам.

— Пройдёмте.

Бориска прошёл за фрау в кабинет, подождал, пока она сядет за стол, и положил перед ней заявление на оплату услуг. И она стала подробно пудрить и компостировать ему мозги.

— А вы, говорит, сообщили о смерти вашей матери в её банк, в её страховую компанию, в квартирное бюро, в пенсионный фонд?

Бориска говорит:

— Какой, на хрен, фонд? Она вон на обеденном столе лежит, мешает отцу телевизор смотреть.

Но фрау Фюрер его восклицания вниманием никаким не удостоила и продолжала вопросы задавать многочисленные, которых он в основном недопонимал. Анкеты какие-то тоже подсовывала, для собственноручного их при ней заполнения, с документов его копии снимала на ксероксе и всякие тому подобные манипуляции размеренно производила. Короче, самыми разными бюрократическими приёмами она тянула драгоценное время.

Время, оно, конечно, всегда драгоценное, не все только это знают и понимают, но у Бориски сейчас времени не хватало тотально и, можно сказать, катастрофически.

Отец ведь не сразу заметил нежданную кончину жены. Сначала сидя в наушниках перед телевизором и увлекшись, а потом и вовсе уснув в кресле до утра. Далеко не сразу он её заметил. И далеко не сразу, значит, позвонил Бориске по телефону, прокричав в трубку:

— Ты приди, тут чего-то неладно с матерью, и кот орёт как бешеный.

Пока Бориска приехал, пока выяснил, как здесь всё это делается… Словом, много времени и без ответственной фрау было непростительно упущено, а на улице жара в те дни стояла — не хуже, чем на крайнем юге России в середине месяца августа. И когда фрау Фюрер сказала, что ей нужно ознакомиться с Борискиными свидетельствами о рождении и браке, и что без этих важнейших человеческих документов оформить ему оплату расходов она вряд ли сможет, Бориска и не выдержал. Бюрократических над собой издевательств.

Он искренне не понимал, какое отношение имеют свидетельства о его браке и его рождении к смерти его матери. Ему и не нужно было ничего понимать, ему нужно было слушать, что говорит фрау и выполнять все её пожелания. Немцы, они же самолюбивые. Прямо как Штирлиц. И тщеславные тоже. Поэтому очень много о себе мнят. Так что если нужно чего-нибудь добиться от немца, особенно служащего своей великой немецкой родине, надо тихо прикинуться дурачком и преданно смотреть ему в глаза. Немец, видя своё полное над тобой превосходство, сам всё для тебя сделает. А потом будет рассказывать своим друзьям и подругам, какие эти русские беспомощные, необразованные и далёкие от цивилизации. Дикари, одним словом. Русские же в компании, само собой, рассказывают, какие немцы наивные и простодушные болваны — все покупаются на одну и ту же, давно зачерствевшую, приманку.

Но это — в компании, в компании можно говорить что угодно. А Бориска в кабинете сказал. Это самое «Гитлера на вас нет». И фрау Фюрер перевела его высказывание дословно без словаря.

А у большинства современных немцев на всё, что связано с Гитлером, реакция бывает самая неожиданная и болезнетворная. Они, как услышат эту фамилию из уст посторонних лиц и организаций, так сразу думают, что их смертельно оскорбляют и подозревают в чём-то постыдном. В тайном сочувствии нацистам, оправдании Холокоста и реваншизме — это как минимум.

Бориска чуть в полицию не попал из-за ошибочного употребления слова «Гитлер» в быту. Это ещё в первый месяц их эмиграционной жизни случилось. Когда он поехал городским транспортом сопровождать Йосифа к врачу, понимающему русский язык. В эмиграции же как — все нормальные люди стремятся ходить к хорошим врачам, а наши — к понимающим русский язык. Чтоб о своих болячках можно было детально рассказать и на них пожаловаться. Ну, кто-то из знающих людей в общежитии дал Бориске адрес такого русскопонимающего врача — доктора медицины Эммы Браун, — и он поехал к ней с отцом Йосифом выписать чего-нибудь немецкого от гипертонии на фоне ишемической болезни сердца. А кабинет этой Эммы на улице Густава Адольфа находится.

Кто такой был данный Густав, Бориска, конечно, не знал даже приблизительно. Зато он хорошо знал и помнил — исторической памятью, — кем был Адольф, и это знание сидело в его мозгах глубоко и прочно. Вот он и спросил у какого-то пожилого немца автоматически, без всякого злого умысла, как им покороче проехать на улицу Адольфа Гитлера.

Немец побледнел и говорит:

— На какую улицу, извините?

— На улицу Адольфа Гитлера, — Бориска ему повторяет по инерции, хотя думает, что спрашивает об улице Густава Адольфа.

Немец говорит:

— Что, — говорит, — улица так прямо и называется, как вы сказали?

Бориска говорит:

— Да, так и называется, у меня тут записано.

— А что вы там ищете, — немец говорит, до последнего стремясь им помочь, — на этой улице Адольфа Гитлера?

— Кабинет Евы Браун, — говорит Бориска. И пожилой немец начинает биться в истерике и оседать на асфальт, и звать в свидетели Господа Бога, случайных прохожих и полицию.

И надо отдать должное последней, она молниеносно появилась, хотя за минуту до инцидента никакой полиции в радиусе десяти километров и в помине не было. И слава Богу, полиция оказалась сообразительная, быстро во всём разобралась, прочитав на обрывке бумаги, который предъявил Бориска, искомый им адрес. Разобралась и доставила его с престарелым Йосифом на место в своём полицейском Опеле. И немца как-то успокоила и в чувства привела без нашатыря. Что уж она там ему говорила, его родная полиция, Бориске было не понять — произношение у полиции оставляло желать лучшего, — но немец с её доводами согласился и пошёл без оглядки домой.

А теперь, значит, снова приплёл Бориска злополучного Гитлера. Там, где совсем не нужно было его приплетать. Для собственной же пользы не нужно было. Но он приплёл. В состоянии некоторого аффекта, как говорится. И тут уже вездесущая полиция ему на помощь не пришла. Потому что её никто не звал. Фрау Фюрер — железная женщина на службе у госаппарата — и сама могла совладать с несдержанным на язык Бориской. Своими бюрократическими средствами. Без полиции и прочих архитектурных излишеств.

У неё ни один мускул на лице не напрягся и не дрогнул. И глазом она не повела. Только сказала политически корректным тоном, что Бориска может идти и отдавать матери своей последний сыновний долг, а его письменное заявление она перешлёт дальше, по инстанциям. Чтобы инстанции в свою очередь приняли решение, оказать ему материальную помощь или в ней наотрез отказать.