А Песков - Боратынский

Куплеты оказались пророческими: ни Екатерина, ни Ольга Сонцовы замуж так и не вышли.

* * *

Бьет в окно снег, постукивая ставнями. Февраль. Метель. Ночь. Мысли прыгают. Чтобы заснуть, надо вообразить что-то утешительное: небо, солнце, степь… Бьют часы… Чьи это строки — Державина? кого-то из московской молодежи? — "Часов однообразный бой, металла голос погребальный…" Снег кружится, смертью заволакивая жизнь… Однажды у Дмитриева кто-то из стариков рассказывал, как, уезжая из Петербурга, он зашел на кладбище Невской Лавры: "Иду между камнями, читаю надписи, что же? Нахожу всех своих знакомых, с тем я то-то делал, с тем тогда-то жил вместе…. Отправляюсь домой на другую сторону Петербурга, и что же? Я не встретил ни одного знакомого лица, — а между тем мне нет еще 50 лет!" Под снегом старый Жьячинто, под снегом далекий и неизвестный Аврам Андреевич, под снегом своенравная София… Снегом засыпан Гельзингфорс, снегом скрыт залив. Спите, Бог не спит за вас… С точки зрения Бога, смерть, верно, — светозарная краса, и в руке ее олива мира… Сон медленно и тягуче смешивает мысли… С миром, не с тревогой, бьет снег в ставни. Мир несет на землю холодное небо, спустившееся метелью на московские улицы: как бы прах поколений, шурша, воя, стуча ставнями, мчится, взывая слиться с ним каждого… В такие ночи кажется, что путь пройден, новых земель нет впереди: челн уткнулся в прибрежный песок того берега Леты.

"Во-он ваш гроб", — указывает перевозчик рукой на роченсальмский маяк, высящийся одиноко над плоским берегом. Странно… Вы ощупываете себя. Тело живо и не умерло: двигаются руки, видят глаза, остро осязаема близкая свежесть моря, слышен шум волн, и явны порывы бодрого ветра. Что ж? Значит, загробная жизнь нам дана не в небесной бесплотности, а там, в очарованной тени? Где ж врата Айдеса? Все это сон? и поэтому, видимо, тяжесть души не выдерживается спящим телом, а каждый шаг в сторону маяка — словно по глубокому песку: нога плывет вглубь, вбок, дышать трудно, словно выпит яд… Хорошо, что Аид невелик… Вот и гроб-маяк… Он стоит на вершине утеса. И от него открывается страшный в своей дикой красоте очерк мира: море, небо, даль — то, что не было видно с той стороны, где причалил челн… Боже! Вот где, оказывается, скрыта тайна гармонии и свободы! Вот где сопряжены стены роченсальмских утесов и дно марского оврага, а запредельное с земным, где двоенедоверие — и к жизни и к смерти — соединены в единый стройный звук…

Но вечный искус тяготеет над человеком от начала бытия, и в смерти не будет ему мира, если, найдя эту точку свою, эту свою бездну и вершину, где наконец разрешены все его цепи, он не может остаться там, — душу его влечет дальше, он уходит — с легкостью, отбросивший тоску и сомнения, чтобы, скитаясь, принять новое уныние и снова потерять смысл. Неудивительно — чем далее он удаляется, тем более смещаются пропорции, и вот снова бытие и небытие разошлись во времени и пространстве, пир кончен, душа смущена. Там, там, на пустынном берегу, у маяка, на узкой грани неба и тверди, остался наш взгляд, вобравший на миг красоту и бескрайнюю волю мира, там остался след пяты, поправшей на мгновение прах от следов тех, кто ступал на эту землю прежде и после нас… Но, и предчувствуя утрату, нельзя не ступить дальше, ибо обретение любой истины всегда кажется обманчивым суетному уму.

Туда!

И вот палуба качается под ногами, и пироскаф, бухая колесами, уносится далее и далее от берега. Это месье Борье, старый Жьячинто, возвращается умирать в родную землю… Дует свежий теплый ветер. Летят брызги, сверкая на солнце. Пар вылетает клочьями в синее, глубокое, безоблачное небо.

— Сеньор видит землю?

— О! Да! Сеньор видит землю.

— Это Италия. Отечество Данта, Петрарки, Тасса.

— Dahin! dahin!

* * *

Пусть плывет.

Повесть печатается по нормам современной орфографии и пунктуации, кроме случаев, когда необходимо передать особенности языка эпохи. Даты даны по старому стилю. Цитаты выделены кавычками, курсивом или отграничены от прочего текста звездочками. Пропуски в цитатах отмечены многоточиями. — Фамилия поэта пишется с разночтениями. В письмах он сам и его родственники обычно ставили в 1-м слоге о (реже а), в последнем — i: Боратынскiй. В произведениях, опубликованных им в журналах и альманахах с полной подписью (кроме первых публикаций и последнего сборника "Сумерки"), в 1-м слоге а. В официальных бумагах Пажеского корпуса, л. — гв. Егерского полка, Отдельного Финляндского корпуса его также именовали и он подписывался: Баратынскiй. Иногда иначе выглядели и другие слоги: Баратынской, Боротынскiй. В цитатах сохранены формы фамилии, имеющиеся в источниках, в речи повествователя -1-й вариант с вынужденной современным алфавитом заменой i на и. Прочие разночтения в правописании имен, названий, дат, отдельных слов допущены также сознательно. — Эпистолярий Боратынского наиболее широко представлен в издании Б-1987 (см. Список сокращений 2) — 194 текста. Приводя письма, помещенные там, мы указывали в примечаниях и источник первой полной публикации и порядковый No письма в Б-1987. — Иногда при цитировании писем дата перенесена из конца письма в начало — тогда в примечаниях ставится знак д.п. (дата перенесена). При использовании высказываний А.С.Пушкина, его писем и писем к нему в примечаниях указаны только название цитируемого произведения, адресат и дата письма — без ссылок на тома собраний сочинений или переписки Пушкина. Источники цитат из писем приведены сокращенно, например: Б. к АФБ 23.2.1812, пф (т. е.: из письма Е.А. Боратынского к А.Ф. Боратынской от 23 февраля 1812 года, перевод с французского). Расшифровку условных знаков см. в Списке сокращений. — Время истинной повести расчислено по календарю, сюжет согласован (по мере возможностей) с исторической истиной, а полностью вымышлены четыре новеллы, две оды, все сны и мечтания. Сочинитель старался строить свое повествование так, чтобы читатель без затруднений отличал факт от вымысла. — Комментируются только цитаты, забытые и неизвестные факты, некоторые слова, ныне не употребляемые. — Сочинитель признателен всем, кто помог ему ободрением и советом, а прежде всего В.Э. Вацуро, Т.В. Громовой, А.В. Дубровскому, А.Л. Зорину, А.А. Ильину-Томичу, Л.С. Мелиховой, А.Э. Мильчину, А.С. Немзеру, Е.Л. Новицкой, А.Л. Осповату, О.А. Проскурину, В.А. Расстригину, Л.Г. Фризману, Г. Хетсо, В.Г. Шпильчину. Отдельная благодарность — В.А. Мильчиной, способствовавшей переводу французских текстов, и Е.Э. Ляминой, автору перевода писем С.А. Боратынской (с. 209–218). Впрочем, заметим, в оправдание возможным неудовольствиям, что окончательная редактура всех переводных иноязычных фрагментов выполнена сочинителем. Все письма и отрывки из писем Боратынского на французском языке, представленные здесь, переведены заново.