Сергей Ионин - Референт

Но увиденное в кабинете вмиг расстроило планы Хмыкова в отношении будущности помощника. О какой ВПШ могла идти речь, когда подчиненный нарушил негласный моральный кодекс Аппарата - сел в Кресло. Да не просто сел: развалясь, беседовал наедине с аппетитной (это Хмыков уже сам давно заметил) секретаршей. Был излишне взъерошен, по всему - домогался. Об этом же свидетельствует и последняя реплика девушки. "Не-ет, рано, милок, ты собрался расти. Рано!" - решил Борис Семенович и, мрачный, вешая плащ в шкафчик, сказал, будто в никуда:

- Прошу вас сегодня к двум часам выяснить, что происходит в литейке. Вчера завклубом докладывал мне, кто-то там из формовщиков занимается самодеятельностью: в свободное время формуют и льют какие-то скульптуры, мало того, просят выставку им устроить. Металла нам не жалко, но надо помнить: выставка - акт идеологический.

- Я слышал об этом... - осторожно заметил Николай Фаддеевич, хотя ровным счетом ничего не знал. Но он не мог, и это еще один закон Аппарата управления, уронить себя в глазах руководства. Осторожно за спиной шефа на цыпочках ретировался Вершиков из Кресла и устроился на стуле, где минутой раньше сидела Верочка Быковяк. Сиденье было еще теплым.

- Вот и выясните все досконально, доложите мне... - Борис Семенович подошел к столу и, не садясь в Кресло, посмотрел дневник. - В два часа я буду свободен.

Николай Фаддеевич, настороженно слушая Хмыкова, вдруг подумал, чем нагрето сиденье стула. В возбужденном его мозгу возникли два соблазнительных колена, белая кожа которых будто светилась изнутри розовым светом. Ноги, чуточку раздвинутые, изгиб спины, круто переходящий в оттопыренную... Тепло... Он зажмурился.

- Что с вами, Николай Фаддеевич? - неожиданно вернул его из грез к действительности голос Хмыкова. Вершиков машинально потер лицо ладонями и ответил уныло с болезненной хрипотцой в голосе:

- Кажется, я болен, Борис Семенович.

- Так идите домой, - Хмыков недовольно сдвинул чернильный прибор на край стола и наконец сел. И сразу как-то весь обмяк, даже морщины на его лице разгладились. Он провел в разные стороны ладонями по затянутой зеленым сукном столешнице, поерзал в Кресле, будто желая ощутить устойчивость своего положения и, уже успокаиваясь, заметил: - Больному вообще не нужно выходить на работу, от этого дело не выигрывает, а лишь страдает. Больной, вы можете завалить любое простенькое поручение, в то время как, будучи здоровым, сделаете в два раза больше и с лучшим результатом. Идите домой.

Николай Фаддеевич покраснел. Ему вдруг стало стыдно, что он бросит шефа, оставит одного перед горой неотложных проблем, забот.

- Не-ет, - выдавил он из себя. - Не пойду, если можно... Не гоните, Борис Семенович, я схожу в здравпункт, я все сделаю, чтобы стать здоровым и работать при вас.

Хмыков растрогался, это невинно (но так искренне!) сказанное "не гоните меня" будто электричеством ударило, и он понял, что был несправедлив. Ведь на его же глазах Вершиков, незаметный, но и незаменимый, делал порою невероятное: успевал пройти по цехам, собрать информацию о порядке на участках и моральном климате, подготовить докладную записку по этому поводу, да такую, что начальники подразделений потом удивлялись, откуда директор все знает, всегда в курсе событий. И еще, когда директор занят, погружен в работу и забывает или не имеет времени пообедать, Николай Фаддеевич не забудет приготовить незамысловатые бутерброды (секретарши способны только чай согреть), сумеет, когда приезжают на завод гости, организовать хороший обед в заводской столовой, заказать заводским умельцам сувениры... Все вовремя, без суеты, со знанием дела. Нет, сделал вывод Хмыков, надо быть внимательнее к подчиненным, справедливее, уметь и наказывать их, и поощрять. Неписаный закон Аппарата: будь демократичным с тем, кто тебе предан.

- Идите, Николай Фаддеевич, домой, сегодня я вас отпускаю. - Решил Борис Семенович и, когда, уныло вздохнув, Вершиков направился к двери, заключил миролюбиво: - А о нашем маленьком инциденте давайте забудем. Его не было. Я, пожалуй, излишне погорячился.

Ровно в два часа Николай Фаддеевич постучал и вошел в кабинет шефа.

- Вы не дома? - удивился Хмыков.

- Я был в медпункте, Борис Семенович, взял таблеток и решил остаться, тем более что дело, о котором вы говорили утром, на мой взгляд, требует срочного хирургического вмешательства или, по крайней мере, профилактики, - доложил Вершиков, побледнев то ли от болезни внутренней, то ли от крайней взволнованности. - Болеть мы не имеем права.

- Так в чем же дело? - Борис Семенович положил на письменный прибор ручку и откинулся в Кресло.- Что-нибудь серьезное?

- Думаю - да.- Николай Фаддеевич присел все на тот же стул и, с удовлетворением отметив, как сиденье благотворно холодит зад, приступил к делу. - Положение серьезнее, чем нам казалось поначалу. Двое из литейки литейщик Курашов и формовщик Шемяка - действительно льют в обеденный перерыв различные, если можно так сказать, скульптуры. Заводила там Шемяка, он делает из глины фигуры и заформовывает их, а Курашов лишь сообщник. Вы были совершенно правы, Борис Семенович, когда утром говорили, что выставка - акт идеологический. С этой единственно правильной позиции я и действовал. Металла на все скульптуры ушло немного, всего пятнадцать пудов - двести сорок килограммов. Эти самодеятельные скульпторы представили мне справку о том, что на наш пункт приема металлолома ими сдано триста черного и пятьдесят килограммов цветного металла, что якобы окупает амортизацию казенного оборудования, которую, кстати, просчитать трудно, как трудно учесть и моральные потери государственного предприятия: вдруг все захотят заниматься такой же самодеятельностью? Но это уже из разряда наших предположений. Главное же, на мой взгляд, это идеологическая подкладка этого дела.

Борис Семенович, внимательно слушая своего помощника, вспомнил себя тридцатилетнего. Владел ли он тогда словом? - нет, не владел. Был косноязычен, нелогичен в своих речах. Простенькое выступление на бумаге фиксировал, и то плохо получалось. Помог тесть. Устроил поначалу хозяйственником здания треста, потом помог продвинуться в профком, и когда Хмыков поднабрался, как цинично выражался тесть, опыта социальной демагогии - двинул зятя в замы по хозчасти. Так и пошло-поехало.

Вершиков, заметив в глазах шефа мечтательные огоньки, предусмотрительно замолчал.

- Продолжайте, продолжайте, - шевельнул Хмыков пальцем.

- Так вот, меня беспокоит, Борис Семенович, идеологическая подоплека этого дела. Рассмотрев скульптуры с этой точки зрения, я был удивлен тем, что на нашем предприятии самодеятельные художники, или, точнее, люди, тщащиеся быть таковыми, наши работники...