Аркадий Аверченко - Караси и щуки

Но черезъ минуту приливъ храбрости наполнилъ сердце новаго министра.

— Да что въ самомъ дѣлѣ! Вѣдь я тоже министръ! Что-жъ, я, не такой министръ, какъ другіе? Да я могу накричать тутъ на кого угодно, разнести! Распустились всѣ, подтянуть некому!.. Да я вотъ подойду къ этому сѣденькому въ бакенбардахъ, да какъ зыкну на него! «Вы это что же, милостивый государь, а? Да чтобы y меня этого не было, милостивый государь, да я васъ, да вы меня…»

Новый министръ такъ подвинтилъ себя, что вскочилъ и быстро приблизился къ сановнаго вида старичку. Но старичокъ взглянулъ такъ непривѣтливо и такъ сухо спросилъ:

— A что вамъ угодно, милос. дарь?

Что новый министръ вспыхнулъ и, запинаясь, спросилъ:

— A гдѣ тутъ уборная? — будьте такъ добры…

- Прокофій, проводи, — брезгливо сказалъ старичокъ.

- Васъ проситъ господинъ министръ, — съ холодной любезностью подошелъ къ новому министру секретарь.

- Ага, я сейчасъ… Я только тово… Какъ вы думаете, не помѣшаю?

- Нѣтъ, ничего. Пожалуйте вотъ сюда.

— А-а… Здравствуйте, коллега, — протянулъ руку старый министръ. — Э-э… Мя… Очень пріятно, очень. Признателенъ. Садитесь.

Новый министръ сѣлъ.

— Какъ вамъ нравится эта бумажка? — снисходительно спросилъ старый министръ.

Новый министръ робко взялъ въ руки бумажку и прочелъ:

- «Въ отвѣтъ на Ваше опредѣленіе по дѣлу почетнаго гражданина Іеронима Бутыкина, имѣемъ честь сообщить, что, на основаніи параграфа 1436, дальнѣйшему направленію означеннаго дѣла мѣшаетъ отсутствіе надлежащихъ документовъ, перечисленныхъ въ нашемъ предыдущемъ письмѣ».

— Ну? — переспросилъ министръ. — Какъ вы находите эту бумажку?

- Да… да… Бумажка ничего себѣ. Они собственно, правильно пишутъ.

- Вы думаете? — неопредѣленно протянулъ министръ. Ну, ладно. Господинъ Звѣздичъ, распорядитесь.

Секретарь взялъ бумагу и увѣренно понесся съ ней куда-то.

A новый министръ подумалъ:

«Боже, какъ всѣ эти дѣла непонятны… Какой-то Іеронимъ Бутыкинъ, какіе-то параграфы… Почему они все понимаютъ, a я ничего не понимаю?»

Онъ свѣсилъ голову и застылъ въ нетерпѣливой выжидательной позѣ…

Министръ помялся немного, побарабанилъ пальцами по столу и, взглянувъ съ нѣкоторымъ сочувствіемъ на покорно и печально согбенную, молчаливую фигуру, всталъ изъ-за стола.

Отвелъ въ сторону второго секретаря и шепнулъ ему:

— Послушайте!.. Дайте ему какую-нибудь работу… Что же онъ такъ сидитъ?!

- Что же я ему дамъ, ваше высокопр. ство? Будь онъ столоначальникъ, a то министръ, вѣдь!

— Придумайте ему какую-нибудь вѣдомость, что ли.

— Зачѣмъ?

— Ну, покажите ему, мнѣнія спросите. Все-таки ему веселѣе будетъ.

- Поздно ужъ сегодня. Четверть часа до конца присутствія осталось. Пусть ужъ такъ досидитъ.

- Жалко вѣдь человѣка.

- Да ужъ не хотѣлъ бы я быть на его мѣстѣ.

Министръ приблизился къ своему коллегѣ и ласково сказалъ:

- Устали? Ну, вотъ уже и присутствіе кончено. Пора расходиться. Ступайте, отдохните.

Новый министръ облегченно вздохнулъ и сталъ радостно собираться домой.

- Завтра когда приходить? — спросилъ онъ.

- Попозже можно. Это не важно.

- Слушаю-съ.

Идя по улицѣ, новый министръ встрѣтилъ товарища. Поздоровался.

- Послушай, — сказалъ товарищъ. — Какъ это тебя угораздило подъ трамвай попасть?

- Какъ попасть? Я не попадалъ!

— A руку-то тебѣ правую гдѣ искалѣчило?

- Развѣ она искалѣчена?

— Я думаю! Ты подалъ мнѣ всего два пальца я и думалъ, что остальные колесомъ отхватило.

- Ты все шутишь, — солидно возразилъ новый министръ, — a я еле на ногахъ стою.

- Почему?

— Вѣдь я министръ — поздравь. Работы — уйма! Ты думаешь, государственныя дѣла — это фунтъ изюму!.

Вы хотите знать, что это было за существо? Лошадь. Самая обыкновенная лошадь.

Ея полъ?

Меринъ.

Цвѣтъ?

Сиваго цвѣта она была.

Однимъ словомъ, это была любимая лошадь Вильгельма Гогенцоллерна.

Когда я впервые наткнулся на нее, она уже умирала. Вся кожа на спинъ и на бокахъ то ходила большими, странными волнами, то сотрясалась мелкой дрожью, a глазъ — выпуклый и добрый — былъ уже покрытъ холоднымъ голубоватымъ туманомъ смерти…

И галиційское поле, изрытое тысячами ногъ, пыльное, непривѣтливое, было ея предсмертнымъ ложемъ.

- Умираешь? тихо спросилъ я.

Ея бока раздулись и снова тяжело опали.

- Умираю, такъ точно, — отвѣтила она, какъ отвѣтила бы на ея мѣстѣ всякая дисциплинированная нѣмецкая лошадь.

- Ранена?

Она съ трудомъ пожала плечами.

- Съ ума ты сошелъ, что ли? Какъ я могу быть ранена, если я носила на себѣ самого Вильгельма Гогенцоллерна. Да мы за сорокъ верстъ къ линіи огня не приближались… Шутка ли!

- Опоили?

Какъ ни плохо было ей, она отвернулась, прыснула въ копыто и потомъ, запрокинувъ голову, стала ржать надо мной — не скажу: какъ лошадь, потому что сравненіе это въ данномъ случаѣ совсѣмъ неумѣстно.

- Опоили?!! Меня-то? Кхе-кхе!.. Ничего болѣе ядовитаго, болѣе насмѣшливаго ты не могъ бы сказать… Опоили! Да я и умираю-то отъ жажды! Умираю, потому что уже нѣсколько мѣсяцевъ принципіально ничего не пила. Умираю, потому что довѣрчива ужъ я очень.

- Что ты тамъ бормочешь о принципахъ! — недовольно проворчалъ я. Еще того недоставало, чтобы y какой-то несчастной лошади были свои принципы!

Она чувствовала себя такъ плохо, что даже не обидѣлась.

— Слушай… — шепнула она мнѣ на ухо, съ трудомъ приподнимая голову. Ну?

- Я что-то хочу y тебя спросить…

- Ладно. Спрашивай.

- Ты не обидишься?

- Ну, да Богъ съ тобой. Говори.

- Послушай… Правда, что y васъ, y людей, есть выраженіе: «вретъ, какъ сивый меринъ»?

Избѣгая ея пытливаго взгляда, я отвернулся и, найдя на землѣ какую-то чахлую соломинку, сталъ обкусывать ее.

- Правда?

- Ну… правда.

— Такъ смотри же, голубчикъ: я сивая?

— Пожалуй, что и такъ.

— Меринъ я, чортъ возьми, или что я такое?

- Не безъ этого, — неопредѣленно отвѣчалъ я, дѣлая видъ, что съ аппетитомъ доѣдаю соломинку.

— Прекрасно. Значитъ, мы можемъ непреложно установить, что я именно и есть сивый меринъ?

— Ошибка тутъ едва ли возможна.

И опрокинувшись на спину и скрестивъ ноги на груди въ порывѣ возмущенія, спросила лошадь съ нечеловѣческой ироніей въ голосѣ:

— Значить, по-вашему, я идеалъ вранья? Значитъ, смыслъ и цѣль моей жизни только въ томъ, чтобы врать?!

- Тебѣ не хорошо, — попытался я деликатно замять разговоръ. Вредно волноваться.

Она усмѣхнулась.

- Какая разница? Вѣдь я, все равно, черезъ нѣсколько минутъ протяну ноги. Надѣюсь, что хоть я сивый меринъ, но этому-то ты повѣришъ?..

Она была слишкомъ умна для лошади. Мнѣ сталъ представляться совершенно съ иной стороны поступокъ того римскаго императора, который посадилъ лошадь въ сенатъ, въ качествѣ предсѣдателя.