Василий Аксенов - Звездный билет (сборник)

— Подождем для очистки совести пяток минут и дунем, — сказал Лева, с мнимой бодростью подпрыгивая и хлопая рукавицами. — А то, знаешь, старичина, колотун начинает пробирать.

Смеллдищев поднялся в воздух. Потрясенный Лева смотрел, как «старичина Юф» медленно, но уверенно набирает высоту.

Метрах в тридцати от земли Смеллдищев прекратил движение и, растопырив конечности, повис над Левой, как вертолет. Это несомненно и был сторожевой вертолет, а точнее говоря, наводчик. Ее наводчик.

— Так вот, значит, вы какой, небезызвестный Малахитов, — услышал Лева за своей спиной не лишенный приятности голос. Он резко обернулся и увидел…

На глыбе железобетона сидела Дама. Несмотря на ночную мглу, Лева совершенно отчетливо разглядел все детали этой Дамы, поэтому и мы вынуждены будем здесь подробно описать внешность и туалет этой особы.

Она была довольно солидной. Объемистую грудь прикрывало отменное боа из чернобурки. Одна рука Дамы, сухая и обезображенная склеротическими узлами, была украшена дорогими перстнями и браслетами, другая, похожая на руку штангиста-тяжеловеса, была затянута до плеча в черную перчатку. Живот Дамы был прикрыт тончайшим шифоном, сквозь который просвечивала разнообразнейшая татуировка, начиная с примитивного сердечка, пронзенного стрелой, кончая сложнейшим фрегатом. С плеч торжественными складками ниспадал плащ рытого бархата. У Дамы было тяжелое лицо борца вольного стиля, но на нем красиво выделялись сложенные бантиком пунцовые губки. Волосы были уложены мелкими колечками, а венчала голову фасонистая шляпка, похожая на пропеллер.

— Узнаете, Малахитов? — приветливо-покровительственным тоном спросила Дама.

— Разумеется, узнаю, — дрогнувшим голосом ответил Лева.

— Почему же гнушаетесь? — по-женски волнительно спросила Дама. — Разве я не хороша собой?

Она встала и приблизилась к Леве, припадая на сухую в валенке ногу, но выбрасывая зато другую, оголенную и с розовыми подвязками, канканным движением. Она взмахнула плащом и с окаменевшим внезапно лицом приняла позу могучего атлета. Затем, видимо не выдержав напряжения, схватилась за бок, охнула, но, быстро взяв себя в руки, многообещающе улыбнулась Леве.

— Почему же гнушаетесь? — нежно пролепетала она.

— Я вовсе вами не гнушаюсь, — пробормотал, запинаясь, Лева, — ни капельки не гнушаюсь.

— Гнушаетесь! — рявкнула Дама, оскалила золотые зубы и вдруг разрыдалась. — Разве вы думаете обо мне, Лев? Разве вы вспомнили обо мне во время матча с канадцами? Почему в своих стихах вы не упоминаете обо мне? Ах, как мне бывает горько, как обидно, когда в ваших скрипичных и саксофонных импровизациях я не нахожу никакого чувства ко мне, а порой, — Дама вдруг грозно нахмурилась, зарокотала с угрозой, — а порой вы даже отталкиваете меня, а ведь я люблю вас искренне… — Скользнув мимолетно-лукавым взглядом, Дама приподняла юбочку, как бы поправляя подвязку на здоровой полной ноге, вследствие чего обнажилось бедро, из которого рос извивающийся червячок. — Почему же, почему, мой друг, либер фройнд, шер ами, вы чураетесь своей Дамы?

Она подковыляла еще ближе к Леве, приблизила свое римское, но значительно утяжеленное (если не считать губок) лицо и протянула здоровую руку в черной перчатке:

— Почему?

— Потому что вы Смердящая Дама! — крикнул Лева с содроганием, но и с немалой отвагой.

Он ждал громового выкрика, оглушительного шипения, удара, извержения, чего угодно, но ничего не последовало. Опустив руки, Дама стояла в какой-то беспомощной, чуть ли не обреченной позе, и лишь в лице ее происходили некоторые изменения — медленно расширялись рот и глаза, в них появился желтый свет.

— Вы поймите, — торопливо, сбивчиво заговорил Лева, — я ничего не имею против… я даже… по-моему, не раз… вы знаете, конечно… высказывался уважительно, но вы просите пылкой любви, а этого я… не могу… физически не в состоянии… насчет «смердящей» беру назад, с языка сорвалось, извините, вы просто… не в моем вкусе… отчасти… хотя я и признаю ваши некоторые прелести… вы…

Глаза и рот уже слепили его. Он в ужасе глянул вверх — над ним, раскинув конечности, парили четыре Смеллдищева.

— Нет, не поцелую! — яростно вскричал Лева и упал спиной в мягкий пушистый белый снег, в глубокую яму. — Идите в «Нашшараби»! Там найдете себе кавалера…

Никогда, никогда он не поцелует даже краешек платья этой Дамы. Это не его Дама. Это нашшарабское, подвальное, тухлое, комиссионное, бредовое, подприлавочное, нафталинное, паучьего племени отродье, издавна плутающее по закоулкам Москвы. И пусть сулит она тебе алкогольную шумную славу и манит бочонками зернистой икры, нежнейшей замшей и бесшумнейшими цилиндрами, мехом выдр и стриженных заживо нутрий, знай — прикоснешься к ней и уже не уйдешь, высосет из тебя ум и честь, и юную ловкость, и талант, и твою любовь. Лучше погибнуть!

Он уже не видел, как Дама, потеряв к нему всякий интерес, охая и стеная, ковыляла прочь, хватаясь за ржавую арматуру. Не видел он уже и того, как Смеллдищевы подцепили своими крюками бетонную плиту и опустили ее на его пушистую теплую яму.

Утро выдалось неожиданно ярким, румяным, «мороз и солнце, день чудесный…». Лева очнулся и увидел узкую полоску солнечного света, пролезшего иглой под бетонное надгробие.

«Ну и перебрал я вчера, — поморщился Лева. — Позор, позор… Да и куда это меня занесло, черт побери?»

Он попытался приподнять плиту, но, разумеется, это ему не удалось. Он попытался подкопаться под плиту, но ни снег, ни земля даже не шелохнулись.

«Да что это со мной? — со страхом подумал Лева. — Что за ерунда такая? Неужто я тут так и замерзну? Впрочем, холода совершенно не чувствуется. Надо кричать, кричать, оповестить человечество, что Малахитов завален бетонной плитой… Мне ведь на тренировку сегодня, фотографироваться в Столешниковом, а Нина… О Господи!»

Вдруг совсем близко взревели моторы, послышались хриплые голоса «вира, майна, заводи, подай назад» и множество непечатных выражений. Лева увидел, что под плиту заводят стальные тросы, потом взревел мотор автокрана, плита поднялась в голубое небо… Лева выкарабкался из ямы и увидел, что весь «кратер» полон бульдозеров и кранов и неторопливо передвигающихся рабочих. Видимо, городские власти приняли решение очистить зловещий пустырь и построить на нем что-нибудь полезное и приятное для глаза.

— Спасибо, ребятишки, выручили! — крикнул Лева рабочим. — Перебрал я вчера малость, с кем не бывает…

Рабочие не обратили на знаменитость ни малейшего внимания. Они стояли на краю ямы и сумрачно смотрели вниз. Лева пожал плечами и двинулся к городу. Шел он с удивительной даже для него легкостью, словно плыл по воздуху. С удовольствием он смотрел на спешащих к метро людей, на папиросные дымки над толпой, на шелестящие в руках газеты. Леве было приятно видеть эти крепкие на морозце лица, чувствовать себя частью толпы, он давал себе слово начать с сегодняшнего дня новую жизнь.